или юбку, или за шершавую руку, настаивая на том, чтобы она быстрее заканчивала разговор. Однако с мужчинами, как правило, бабка поговорить не останавливалась: может, она их боялась, или стеснялась. Да, наверное, боялась мужчин, хотя дважды была замужем. Если бабка шла по улице и вдалеке видела, как по этой же стороне дороги идёт мужик или как несколько мужиков стоят и разговаривают друг с другом, она обязательно переходила на другую сторону улицы и уже оттуда, издалека, здоровалась с ними кивком головы.
Говорят, что руки человека могут многое о нем рассказать. Бабкины руки могли рассказать о том, что она всю жизнь работала, была простой деревенской женщиной, на долю которой выпали тяжёлые жизненные испытания. Все помнят её руки: аккуратные, но очень крепкие и жилистые, тёмно-коричневого цвета от палящего солнца и естественной смуглости. Кожа на её руках была очень тонкой, можно было увидеть все мелкие косточки и тонкие сосуды: вены располагались очень близко к её старой коже. В глубокой старости руки перестали её слушаться. Она вязала цветные круглые коврики, носки. Раньше она ткала сама и длинные половики, которыми застилали в деревенских домах некрашеные деревянные полы. Спицы, которыми она вязала, всё время втыкались ей между кривых пальцев. Она морщилась от боли, но тщательно вывязывала одну петлю за другой. Перед тем как вязать носки, бабка пряла пряжу на старинной деревянной прялке. Прялка состояла из двух перпендикулярных досок. На одну из них она садилась, на другую была привязана пушистая овчинная шерсть – и из неё с помощью тонкого веретена вытягивалась нить. Нить не всегда была ровной, всё по той же причине, что пальцы рук не всегда слушались бабку. На обороте верхней части прялки, которая была похожа на лопатку, был нанесён рисунок уральской росписи. Прялки передавались женщинам по наследству: от старших сестёр младшим или от матерей. Веретено и прялка бабушки Тали до сих пор хранятся в нашем доме. Бабкины руки от постоянной работы были шершавые, с мелкими трещинками и глубокими морщинами. Мы чувствовали их, когда хватали её за руку при переходе улицы или при виде собаки.
Она всех своих родных и близких так крепко любила, хотя иногда и ругала, и «щи́кала глаза», если кто-то не слушался или плохо себя вёл. Но если кто-нибудь обижал её детей, сына, сноху или – не дай бог – внуков, она, как пантера, кидалась «щикать глаза» любому без страха и стеснения. Только она могла ругать своих детей – другим никогда не позволяла. Думаю, она достойно носила звание «Мать» и, конечно, звание «Бабка». Однако в деревне все её уважительно звали Наталья Андреевна, всегда с ней здоровались и останавливались обсудить деревенские новости. Чаще всего старые деревенские жители использовали слово «посудить», то есть поговорить.
Несколько раз стукнула заслонка русской печи. Ароматный запах картофельных ша́нег поплыл по всей избе́.
Недолго мы с восторгом смеялись над ней, закрываясь одеялом с головой. Как только солнышко полностью селилось в деревенскую избу, бабка начинала ворчать на нас, на своих спящих внуков и правнуков:
– Девки! Девки! Солнышко-то уже в задницу свети́т, а вы всё спите́! Беда ведь с имя́… Курдюки́ свесили и спят. Вставайте! Петухи-то уже все песни пропели, вы всё спите́! Ой, беда, девки! Как жо это вам спи́тся, а?
Бабке казалось, что самое интересное происходит поутру, и что мы проспим всё самое замечательное в этой жизни. Она и не подозревала о том, что мы уже давным-давно не спим, а наблюдаем за её работой. Прислушиваемся к словечкам, которые она произносит в полный голос, и к топанью её пяток; что, предвкушая завтрак с шаньгами и молоком, мы только и ждём, когда начнёт «солнышко светить в задницу».
