– У вас, случайно, нет брата тридцати двух лет по имени Алик?
– Конечно, есть, – обрадовался младший, решив, что встретил знакомого брата и за превышение скорости ему ничего не будет…
– Ну, тогда передай ему привет от Миши Дмитриева, – сказал гаишник и изъял права.
Выкупали права по большим связям и за немаленькие деньги. «Вот гад, – думал Алик. – Мало я ему тогда дал, а впрочем, быдло неисправимо».
И вот сейчас такая же рожа дышала своей зловонной пастью прямо на Алика и что-то говорила, говорила… В песне был проигрыш. Алик попытался отойти от быдлотного мужика подальше, но тот догнал его, выхватил микрофон и замычал в него на весь зал.
– Хуюшки, петушок, хуюшки. Михайлова давай, Стасика…
После эпизода с Дмитриевым к следующей встрече с быдлом Алик был готов намного лучше. Произошла она снова в детском саду. Тогда ему было уже почти шесть. К ним в группу пришла новая воспитательница. Тамара Федоровна – рыхлая пергидрольная блондинка, ненавидевшая детей лютой ненавистью бесплодной сорокалетней бабы. Алика она иначе как «мешок с говном» не называла. Щедро раздавала детишкам подзатыльники. А орала постоянно, с маленьким перерывом на тихий час.
«Ударить ее, как Дмитриева, нельзя, – думал перед сном Алик, – она вон какая большая и жирная, а я вон какой маленький, не дотянусь. Да даже если и ударю, больно ей все равно не будет, толстокожая она. А меня изобьет, наверно, до смерти. Родители плакать будут. Жалко».
Проблема казалась неразрешимой. Алик засыпал, но и во сне видел исполинскую Тамару Федоровну, и она орала ему: «Эй ты, мешок с говном, пошевеливайся, уродец малолетний». Очень хотелось покарать противную воспитательницу. Отстоять свое право быть хорошим мальчишкой Алькой – любимцем родителей, бабушек, дедушек, дружков, таких же хороших ребят, а не каким-то безымянным мешком с говном. Когда очень хочешь – все получается. Особенно если мозги от природы заточены на всякого рода мошенничества и комбинаторику. Через несколько недель напряженных размышлений он придумал. Однажды зимой их группа вышла на прогулку во дворик детского сада. Они катались с ледяной горки, лепили снежную бабу и строили крепость маленькими железными лопатками с деревянными ручками. Алик вел себя примерно. В конце прогулки он с виноватым видом подошел к воспитательнице и ангельским голосочком проблеял:
– Тамара Федоровна, а Тамара Федоровна, нагнитесь, пожалуйста. Мне нужно что-то сказать вам на ушко.
– Что, мешок с говном, опять в штаны наделал?
– Нет, Тамара Федоровна, это тайное. Я хочу вам кое-что про Глеба Меламеда рассказать…
И когда тупая сволочь, привечавшая стукачей, нагнулась и подставила ухо, Алик со всей дури, от всей своей детской, но широкой души врезал ей железной лопаткой по подставленному уху и чуть не перерубил его. Кровищи, по крайней мере, было много. Он продумал все, даже пути отхода. Пока сволочная баба очухивалась, он быстро взобрался на крышу веранды, где они обычно прятались от дождя и стал смотреть, как Тамара Федоровна выла в бессильной злобе, ругалась матом и прикладывала к раздувшемуся уху белый холодный снег, который быстро становился красным. Алик смеялся, показывал ей язык, первый раз в жизни тогда он испытал настоящее, взрослое, осознанное и выстраданное счастье.
А потом было много всего.
И первая учительница, дорогая Нина Павловна. Он попросил ее на перемене застегнуть ширинку его форменных брюк после туалета. Брюки были на пуговицах, а до этого все его штанишки имели молнию. Добрая женщина выставила Алика перед всем классом и сказала:
