– Рядом с рестораном «Волга». Есть там такой – только для русских и только русские блюда. Тишина, прохлада, полумрак. Московский борщ или там котлеты по-волжски, что хочешь, чего только душа пожелает. Очень странное ощущение… Выходишь, а к тебе со всех сторон фарцовщики, бог их знает, как они у них называются, у нас – фарцовщики: «Мистер, доллары?», «Мистер, фунты?». Пошлешь их к чертовой матери, идешь и ловишь себя на ощущении: не верится, что это именно ты сейчас в Бомбее – как это, почему? – странно, странно. Разве бы подумал когда-нибудь, что такое возможно на самом деле; вот Аравийское море, вон там Висячие сады, вот здесь океанский аквариум, вот кинотеатр – фильмы-ужасы, боевики, ковбойские вестерны, вот парк – катайся на слоне, на верблюде, вон там Ворота Индии, подходишь – сидит человек, дудочка у него, музыка – две-три ноты, и вот уже кобра выползла, голова шевелится, шипит, толпа и ты бросаешь копейки-пайсы… разве не странно? Так я и не привык к ощущению, что это все реально, а не в сказке…
Проснулась Маринка; не заплакала, а уселась в кроватке, взявшись ручками за стойки, и начала смотреть на всех округло-удивленными, большими, как у Людмилы, глазами.
– В мать, – сказал дед, горделиво усмехнувшись.
Встал Сережа, подошел к Маринке:
– Проснулся, Мар?
Она кивнула, получилось как у взрослой – с достоинством, со значением.
– Ну, пошли наши дела делать. Оп-па! – Сережа вынес Маринку из комнаты, за дверью звякнула крышка горшка.
– Ну а вот… – Степан выставил вперед руку и, растопырив пальцы, покрутил ладонью туда-сюда. – Чтобы, значит…
– А Сережа-то, ну молодец! – сказала Серафима. – И хоть бы бровью повел.
– Любовь у них, – засмеялась Марья Трофимовна.
Сережа вошел, – ему исполнилось в этом году четырнадцать, а Глеб, старший, год назад из армии вернулся, – одел Маринку, заправил ее постельку.
– Ну, мы прошвырнемся… Вперед, Мар!
– Сережка, слышь… экскаватор любишь?
– Любишь, любишь, – небрежно ответил он отцу. – Пока!
– А в самом деле, – спросила Серафима, – неужели у них это… а?
– У них так, – сказал Витя, – придут в гостиницу и спрашивают: блэк о уайт?
– Чего это – блэк о уайт?
– Ну, черную или белую?
– Чего?
– Фу-ты, Господи! – набросилась на Степана Серафима. – Шевелить надо мозгами…
– Во дают! – наконец криво-восхищенно усмехнулся Степан. – Вот где бесстыжие рожи. Ну и рожи…
– Такова она, капиталистическая система буржуазного Запада, – уверенно сказал Петрович, муж Серафимы.
– Баловство, – махнул рукой дед.
– В Ленинграде вот тоже, – вставил Глеб, – девочки – закачаешься. У нас там регата была, в гостиницу прихожу, в отель такой – шик-блеск, а там финночка сидит…
– Женить его надо, Маш, – сказала Серафима.
– Спрашиваешь! – усмехнулся Глеб.
– Нет, Глебка, ты когда в самом деле жениться собираешься? Ну вот смотри… – Серафима приготовилась загибать пальцы.
– Теть Серафим, ты скажи, глупый умного научит? – усмехнулся Глеб.
– Поговори вот с ним…
– Спрашиваешь!
– Из армии пришел, его как муха укусила, – пожаловалась Мария Трофимовна. – Как будто бес какой в него вселился.
– Вить, выручай! – взмолился Глеб. – Сам знаешь, слаб здоровьем… Бывал там на свадьбах?
– Вишь, а все-таки интересуется! – обрадовалась Серафима. – Ну-ну, Вить, расскажи, может, ему, лоботрясу этакому, в Индию надо съездить, чтоб на индианке какой жениться… а что?
Да, сказал Витя, бывал он там и на свадьбах, и похороны видел, и всякие обряды, и все это не то что скучно, если о свадьбах говорить, а как-то не отдается в душе, не по-нашему, не по-русски. Пришли они, а там в огромной такой комнате вдоль стен то ли лавочки, то ли кушетки, то ли еще что в таком духе. Сели, сидят… и все сидят, ждут своей очереди, и вот одни встают, подходят к жениху и невесте и слова говорят, поздравляют, те слушают, вежливо так улыбаются, одни поздравят – и в сторону, другие встают, и так все это идет, как волна, ну и подарки, конечно, тоже дарят, свертки разные.
