Багатур - страница 8
Малолетки завизжали от восторга, а распаренный, краснорожий мужик в наброшенном на плечи тулупе, наблюдавший эту сцену, гулко загоготал, приседая и шлёпая себя по ляжкам.
Не помня себя, Сухов выхватил кинжал и бросился на обидчиков.
– А ну!..
Завопив, мальчишки дунули в щель между амбарами. Мужик в тулупе кинулся следом, втесался, но застрял – и заорал благим матом:
– Рятуйте, православные!
Проклиная всё на свете, Олег забрался на чалого. Всё не так! Всё не там!
Уняв дыхание, Сухов медленно сосчитал до пятнадцати. Спокойствие, только спокойствие… Перехватив испуганный взгляд Пончика, Олег решил помириться и сухо сказал:
– И вправду холодно…
– Ага! – с готовностью отозвался Александр.
– Слушай, Понч… это самое… будь другом, сгоняй вон к церквушке, узнай хоть, какое время на дворе.
– Сейчас я!
Шурик порысил к маленькому храму, приткнувшемуся к крепостной стене, и, не слезая с седла, задал вопрос проходившему мимо попу, толстому и важному. Поп понял его и дал ответ. Вернувшись, Пончик проговорил в возбуждении:
– У них тут Новый год! Представляешь? Первое марта одна тыща двести тридцать седьмого года!27 Угу…
– Да‑а… – протянул Олег. – Закинуло нас…
Александр, только что оживлённый, увял, поник весь.
– Триста лет минуло… – сказал он. – Всех наших давным‑давно нет уже… Угу…
– Молчи! – жёстко потребовал Сухов. – Забудь! Понял?
– Понял‑то я, понял, – вздохнул Шурик, – только как же тут забудешь?
– А ты делом займись, – присоветовал Олег, – некогда думать будет. Короче. Ставим перед собой цель и добиваемся её. А какая у нас цель? А та же, что и раньше, – рваться вперёд и вверх! Рваться и рвать всех подряд, кто помешает нашему возвышению. А для начала надо приискать князя, чтобы послужить ему и выбиться в люди.
– А потом? – спросил Шурик.
– Суп с котом. Поехали к торгу!
И они поехали – мимо покосившейся звонницы, мимо высоких заборов с грязными, осевшими сугробами в тени, мимо старого терема, мимо постоялого двора, прямо к рыночной площади, куда, казалось, сошлось всё население города. Одни продавали, другие покупали, и все орали наперебой, перекрикивая друг друга:
– А вот жито! Зернышко к зёрнышку! Сухое да звонкое!
– Рыбка, рыбка свежа‑айшая! Только что из Днепра!
– Кому мёду? Хорош медок! Липовый! А уж как пахнет…
– Мясо парное, ишшо остыть не успело! Глянь только – ни хрящика, ни жиринки, мякоть одна!
Народ вокруг разный суетился, горожане, в основном, да степняки. Хотя различишь не сразу – витичевцы кутались в рыжие и бурые армяки,28 подвязанные кушаками, а кочевники носили тёплые халаты и кафтаны, разве что с запахом на другую сторону – разница невелика. И на лицо похожи были местные – все одинаково черноволосы да черноглазы, разве что степняки поскуластее выглядели, да чуток пораскосее, а ежели мельком глянуть, то не сразу и распознаешь, кто есть кто. Из разговоров в толпе Олег уяснил, что кочевники тут не пришлые, а вроде как свои, хоть и не коренные, – торки, печенеги, берендеи, ковуи. Всех их «чёрными клобуками» прозывали – за войлочные колпаки‑капюшоны. Посмотришь со спины – вроде монах‑черноризец шагает, а как обернётся – лицо загорелое, кострами копчённое, бородёнка в косичку заплетена, а глаз с прищуром, целится будто. Степная порода.
Ну, это, так сказать, гости города, а вот как прикажете хозяев называть? Раньше‑то просто было – тут соседствовали северяне‑русы и южане‑славины. А теперь, триста лет спустя?