Дорогу женщины переходили в любом месте, где им было удобно, а проезжающие машины, завидев их, заранее притормаживали, и никому не приходило в голову подсказать ей, где переход. А если женщине казалось, что машина остановилась слишком близко от неё, она могла крикнуть водителю: «А, куда едешь, э-э? Не видишь, что ли?»
При женщинах мужчины были, как правило, более сдержаны в выражениях. Сквернословить, а тем более материться в их присутствии было не принято, это было не по-бакински.
Пожилая женщина или женщина с ребёнком могла обратиться на улице к первому попавшемуся мужчине с любой просьбой: помочь поднять по лестнице тяжёлую сумку, перенести через бордюр или занести в троллейбус детскую коляску и так далее. Помощь женщине оказывали не как одолжение, а наоборот – с чувством уважения, и женщины это чувствовали.
Дорога с Зыха до Баилова, где жил Тагиев, обычно занимала от полутора до двух часов.
При плохо работающем и переполненном транспорте могло бы быть и дольше, если бы не одна особенность работы бакинских автобусов тех лет: после того, как маршрутный автобус набивался так плотно, что пассажиры висели на подножках, двери не закрывались и уже невозможно было ни зайти в автобус, ни выйти из него, кто-то из пассажиров кричал водителю: «А шофёр, зонный езжай», что означало езду без остановок.
После этого битком набитый автобус не останавливаясь мчался по маршруту, пока кто-то из пассажиров не доезжал до своей остановки. «А, шофёр, сохла бурда[7]», – кричал тот, кто приехал. Водитель останавливал автобус, пассажир с трудом вылезал из битком набитой машины и оплачивал проезд водителю. После этого автобус опять продолжал нестись без остановок до следующего «А, сохла бурда».
Билеты за проезд спрашивать было не принято. Это считалось не по-бакински и к тому же могло вызвать гнев и проклятия водителя. В этом случае в принципиального пассажира разгневанный водитель мог запустить целым рулоном билетов, сопровождая это громкими криками: «А, билет тебе нужен?! На, на тебе билет! Вот тебе ещё билеты, подавись ими, билет ему нужен». Опозоренный на весь автобус пассажир с охапкой выпрошенных на свою голову билетов как ошпаренный вылетал на тротуар, дверь за ним, презрительно проскрипев, закрывалась, и автобус на всех парах продолжал нестись дальше под одобрение ехавших в нём пассажиров и к разочарованию и досаде людей, стоявших на остановке, мимо которых пролетел очередной битком набитый автобус.
Минут через сорок Тагиев подъехал к садику имени Самеда Вургуна, вышел на тротуар и быстрым шагом направился к ближайшей остановке, от которой отходили маршрутные автобусы или попутные алабаши[8] в сторону Баилова. Там уже собралось человек тридцать, и люди продолжали подходить. Минут через пять к остановке подъехал пустой пазик без указания маршрута. Водитель открыл обе двери и громко прокричал стоявшим на остановке: «Двадцатый, Баил, двадцатый», – это означало, что автобус поедет на 20-й участок через Баилово. Такса за проезд была стандартная – десять копеек. На остановке началась суета. Все бросились к открытым дверям, стараясь занять сидячие места. Валерка особенно не спешил, так как ему, молодому человеку, да ещё и в форме, сидеть в переполненном автобусе было не к лицу, а в автобус он так или иначе всё равно втиснется. Через две минуты остановка опустела, а пазик был забит так, что задняя дверь не закрывалась, и некоторые висели на подножке. В середине автобуса кто-то сдавленно крикнул: «А, шофёр, зонный давай». Автобус тяжело зарычал, тронулся с места и начал медленно набирать скорость. По просьбе пассажиров первая остановка была сделана при въезде на Баилов возле бывшей керосиновой лавки. Следующая – возле рыбного магазина, а на третьей остановке, возле роддома имени Крупской, Тагиев заплатил водителю десять копеек за проезд, вышел на улицу и, не переходя дорогу, стал подниматься по лестницам 8-го Баиловского переулка в свой старый бакинский двор, к себе домой, где прошли его детство и юность и где его ждала мать.
