Балканский венец. Том I - страница 21

, как утес посреди ярящихся волн, и не под силу тем волнам сокрушить его. Но не только стены, скалы и море защищают Хиландар. Стоит он на Святой горе Афон, и нет туда ходу тому, кто нечист душой. Нет туда ходу ни душегубу, ни отступнику, ни духу адскому. Хранят древние стены седую мудрость веков. С самого первого камня в основании, заложенного святыми Саввой и Симеоном, копится в Хиландаре эта мудрость, по крупице прибавляется каждый божий день. А ну как поднимется она выше стен монастырских, что тогда устоит?

Глядят святые с икон и фресок. Глубоки их глаза, глубоки и печальны. От многой мудрости много печали. Заполняют библиотеку монастырскую тома, свитки да пергаменты. И хранят их монахи-книжевники[35] со всем тщанием. Времена приходят и времена уходят, а сокровенное знание живет вечно. Живет благодаря любви к истине, которая есть слово Божье. Громко говорящий да не услышит. Грош цена вере той, что прокладывает себе дорогу в сердцах людских огнем да мечом. Оплела образ святого Симеона, высеченный в скале, виноградная лоза – чудесным образом выросла она из камня. Так и вера живая – сама оплетет она руины и вдохнет в них жизнь, едва стихнет буря.

Размышлял про то отец Николай, возвращаясь в свою келью со службы в храме Соборном. Был он одним из тех умудренных книжевников, коим доверил Господь заботу о слове своем, и нес эту тяжкую ношу отец Николай честно, по совести, не жалуясь и не перекладывая на других. Просыпался он рано поутру, вставал вместе с первыми лучами солнца, умывался водой ключевой, творил молитву, шел пешим ходом до монастырской пристани и возвращался обратно, дабы члены его не дряхлели преждевременно. А там уже прибегал с трапезой Ратко – сирота, росший при монастыре, ученик отца Николая. Проста была монастырская пища – пресная погача[36] да лепинья[37], рыба, сыр козий, цицвара[38], гибаница[39], подварак капустный[40], маслины да иные дары огорода монастырского. Водой запивали монахи еду, отварами травяными и реже – молодым вином, водой разбавленным. Корпел отец Николай над пергаментами с утра до вечера, прерываясь только на молитву да трапезу. Лишь на празднества великие оставлял он рукописи свои и шел с монахами в храм Соборный на службу.

Как посмотришь на отца Николая – так увидишь пред собой столь великого праведника, что ажно тошно станет. Идет ли он по дороге к пристани иль в храме молится – так глаза вверх устремлены, а в них – думы совсем не мирские. Так и падал он часто на ровной дороге, задумавшись. Но ведал Ратко, что учитель его, хотя и не чужд созерцанию смиренномудрому, не токмо им одним пробавляется. Как сядет он за свои летописи любимые – так и преображается весь. Откуда только что берется! Глаза горят, как глазам благонравного монаха гореть не должно, борода вздыбливается, как у козла бешеного. А то еще как начнет отец Николай бегать взад-вперед по келье, как лев по клетке, – тут только держись! А и падал он частенько на ровном месте, ибо всю дорогу помышлял о том, какой клад по крупице извлек из небытия.

– Ты только помысли, сыне, – восклицал отец Николай, – как милостив к нам Господь! То, что держим мы в руках, есть бесценное сокровище! Пройдут века, люди забудут о том, что было. Кто им напомнит, кроме нас? Про все забудут – про царей и воевод, про князей и простых людей, про зло и добро. Все стирается из памяти людской. И неоткуда будет людям узнать о корнях своих, кроме как от нас. И будет все так, как в этих книгах. А кто их пишет? Мы! То-то же! А вот теперь поведай мне, аспид, почто ты намедни залил список с «Деяний османов» чернилами?