Я немного потаращилась на свое отражение, оценивая, кого там вижу: Дарси Миллиган, восемнадцать лет и три месяца. Я слегка загорела, несмотря на то что исправно – как мне казалось – пользовалась кремом от загара. Тем не менее щеки порозовели (а это совсем лишнее, я и так краснею при первой возможности), а на носу и скулах появилась свежая россыпь веснушек. Волосы у меня были русые, волнистые – не кудрявые и не прямые, а где-то посередине – и иногда пушились. Темно-карие глаза, как у папы, – именно их посторонние обычно и замечали, потому что они совсем не вязались с цветом волос и кожи.
И пусть мне очень хотелось походить на папу и я даже сравнивала наши фотографии в поисках сходства, зеркало говорило правду. Выпирающий нос, густые брови, глубокие глазницы. Один в один моя мать Джиллиан – я никогда не звала ее мамой. Это было совершенно нечестно, ну зачем она вот так вот угнездилась на моем лице, при том что задержаться во всех прочих местах не потрудилась.
Впрочем, думать про Джиллиан мне сейчас совсем не хотелось. Я в последний раз оглядела себя, смахнула с щеки грязь, решила, что могло быть гораздо хуже, я ведь две ночи спала в палатке. Разгладила блузку, хоть и понимала, что эти складки уже никуда не денешь. Одета я была примерно так же, как и на протяжении всего фестиваля, – в джинсовые шорты и топ. Этот был белый, свободный, с вышивкой сверху. В сумке лежала папина винтажная толстовка с логотипом «Ястребов» на случай, если замерзну: думала, что пригодится по дороге домой, а пригодится, видимо, для ночевки на вокзале. Она осталась с папиных студенческих времен, а мне он ее подарил на Рождество, когда я была в восьмом классе, и я ею очень дорожила.
Я отвернулась от зеркала, убедившись, что выгляжу не опасной и в принципе совершенно нормальной («Ха», – в унисон выдали Кэти и Диди) восемнадцатилетней девушкой. Не так, как человек, который сейчас стырит чужой зарядник и исчезнет в ночи без следа. По чистой привычке я еще раз взглянула на сумку и палатку, которую взяла на время у Кэти и Диди: «МЕРЕДИТ» – было написано на ней огромными буквами, шрифтом «шарпи», – а потом решила, что никуда мои вещи не денутся.
Пошла в сторону чувака с книгой – и тут обнаружила, что на месте его больше нет. Я тут же перегруппировалась и двинулась к паре, теребя браслетики на запястье. Нам всем их выдали по прибытии на фестиваль, мой означал, что у меня билет на три дня, что мне не исполнилось двадцати одного года, а значит, в пивные шатры мне нельзя, хотя Роми приложила массу усилий, чтобы попасть в каждый из них.
Я встала перед парой – они таращились в планшет. Прокашлялась, ни один не отреагировал, я молча прокляла все наушники на свете, потом шагнула ближе и дотронулась до кроссовки девушки своей сандалией «Биркенсток».
Она подняла глаза, постучала парня по плечу. Оба вытащили наушники и вопросительно на меня уставились. Им, судя по виду, было немного за двадцать. На ней футболка c портретом Шарлотты Сэндс, на нем мерч от Бэд Банни.
– Здрасьте, – сказала я, слегка помахав рукой. – Простите, что отвлекла.
– Ничего, – добродушно ответила девушка, а парень бросил тоскливый взгляд на экран планшета. – Дурацкая ситуация, да? Типа, они что, не могут быстрее автобус починить?
– Да! Точно! – затараторила я. Мне вдруг полегчало оттого, что не одна я считала эту ситуацию странной. – Я вообще не понимаю.
