По молодости лет она тяжко задумывается. Здесь слезу не из таких выбивали. И несчастная оправдывается:
– Я не виновата. Я… не хотела. Я… почти не знала. Я… в изготовлении… не при чем!
– Да? Бедная… А это кто?! А это откуда?!
– Это?.. Просто… есть один знакомый… у Георга… художник…
– Это – художник? Это не художник! Это кто?! Это вы!!!
– Это фотограф… случайно… был в гостях. Мы выпили. И он… нам… на память… Сугубо интимно… просто.
– Просто?! Это не просто! Это десять лет!! Возьмите платок! Я верю, что вы не виноваты! Фамилию фотографа! Быстро! Если это не вы изготавливали фотографии, мы должны убедиться, что там нет целой подпольной фабрики!
Вот так Калью Суура, известного фотохудожника и призера разных международных выставок, выдернули прямо из ателье. Его сунули в машину, скатили в подвал, посадили под лампу и вчинили допрос с первой степенью психического воздействия. Как нетрудно заметить, чем ниже спускалось следствие, тем эффективнее применялись меры. Есть такой закон природы.
– Как?! Когда?! За сколько?! Подумай о детях!..
Мигает он под яркой лампой, режущей глаза, и открещивается:
– Вы знаете, – говорит, – я вообще-то почти не при чем. Я только кнопку нажимал. Я, понимаете, художник. Я все рассматриваю только как фотонатуру.
– Она что, вдруг сама к тебе в кадр влезла, эта фотонатура?!
– Нет, она влезла в кадр не сама.
– Не сама все-таки… А кто ее туда впихнул?! Папа Римский?!
– Нет, Римский Папа ее туда не впихивал.
– Кто!!!
– У нас был художественный постановщик… он руководил, так сказать… замыслом.
– Ах, постановщик. И чем же он руководил? Ну!!!
– Он ставил композиции, добивался пластической выразительности поз.
– Наши поздравления. Позы выразительные. Что есть, то есть. И как же зовут этого великого хореографа? Рудольф Нуриев?
И бедолага-фотограф, страдая от своего предательства, сдает художественного руководителя. Просит закурить и выдавливает:
– Его зовут Эйно Баскин.
Баскин. Комитетчики переглядываются. Вот так. Где ни копни поглубже – вылезает когтистая лапа мирового сионизма.
Баскин слыл тогда молодым талантливым режиссером и с трудом пробивался наверх – явствующая из фамилии принадлежность к проклятому сионизму сильно мешала. В тот злосчастный вечер они у Отса дома напились, и пришедшая в голову затея, не нося политического умысла, представилась развлечением изысканным и веселым.
– Так, – давят и колют Баскина. – Значит, это вы – организатор преступной группы?
– Какой группы?..
– Сознаваться будем?
– Конечно! Но в чем?..
– А вы сами не знаете?!
– Н-не знаю…
– Перестань валять дурака, Баскин! Облегчи душу, рассказывай! Суд учитывает чистосердечное раскаяние.
– Я готов рассказать, но объясните, в чем каяться?
– Тебе же хуже. Нам все известно. – И раскладывают перед ним фотографии, причем трех штук уже не хватает, делись куда-то.
– Позвольте, – натурально изумляется Баскин, – и это все?!
– Тебе мало? Прокурор добавит. Вообще-то здесь, кажется, еще что-то было…
– Да вы шутите. Это искусство!
– Это – искусство?! – И комитетчики сказали много выразительных слов насчет того, чем они это считают.
Но эстетически эрудированный Баскин не давал сбить себя с защитной позиции.
– Искусство, – упорствовал он. – Есть целый отдельный жанр – эротическое искусство. Так и называется.
– Так и называется, вот как?!
– Это целое направление, течение, можно сказать, традиционное в мировом искусстве, начиная с Древнего Египта и Индии.
