Банда профессора Перри Хименса - страница 25

– Нужно в передатчик заложить свои дискретные помехи, – предложил начальник отдела «Шумовые корреляции» Моррисон.

– А как их будет расшифровывать наш «приемник»? – спросил с ехидцей Тэйт. – Это вам не малютки доктора Мак-Кея, которые могут без большого труда отсеять ненужные сигналы. Это человек. У него мозг устроен по другому принципу.

– Я согласна с Эриком, – сказала Джун. – В опытах над кроликами мы получили аналогичные результаты. Кролики плохо воспринимают биоволны повышенной мощности. Они просто убегают от излучателя. Они не отсеивают шумовые сигналы. Иногда они приближаются к генератору, чтобы расслышать лучше.

– Особенно, когда вы им обещаете морковь! – воскликнул профессор.

Все засмеялись, оживились, зашушукались. Из стереодинамиков в зал ворвалась песня Кригера «Моя кобыла споткнулась у дома милой». Популярный певец Эл Бузер приятно хрипел, слышалось ржание лошади, женский смех.

Два больших экрана, расположенных по обеим сторонам грифельной доски, превращались постепенно из белых в голубые, свет в зале гас. На левом экране появилось голубое чистое небо, зеленоватая внизу морская вода, желтый песок берега. Загорелые мускулистые люди в одних набедренных повязках что-то делали, пытались спихнуть в воду продолговатую деревянную лодку. Крик птиц, всплеск волн, сопение людей. Им мешает набегавшая на берег волна. И они снова и снова толкают лодку к морю.

– Что могут нам предложить ведущие конструкторы? – спросил профессор.

– Нужно перестроить форму изучающей антенны, – ответил вяло Хейс.

– Это не решение! – воскликнул Хименсю – Это доработки! Нам же нужны оригинальные идеи. Посмотрите на правый экран. Что вы там видите?… Вот именно, – загрохотал профессор, одобрительно помахав Дагену, поднявшемуся несколько минут назад на антресоли, – вот нетривиальное решение! Я имею в виду решение художника, а не конструктора. Его часы! Да, именно часы!

Даген вместе с Грорэманом демонстрировали картину Сальвадора Дали, гениального творца шедевров мирового искусства, по мнению одних, по мнению других – параноика и шизофреника. Яркими красками были нарисованы какие-то камни, развалины фонтана без воды, везде лежали и стояли разной формы часы, старинные часы, механические со стрелками. Часы-блины, растекшиеся, возможно, от жары, – солнце в зените – свесившись через край камня, не переставали идти. Такое было, по крайней мере, ощущение. Все эти предметы как бы переносили зрителей в другой мир, в другое измерение.

– Вот оригинальное решение, – снова повторил Хименс, ткнув указкой на свисавшие тестом с куба часы. – Какая раскованность, глубина проникновения в сущность предмета, в мир своего мышления, кажущегося необычным для нашего мышления, выработанного земной эволюцией и логикой того же Аристотеля. Но вещи художника кажутся нам необычными и абсурдными по той причине, что мы живем на Земле. Мышление определяет планета, ее гравитация, ее атмосфера, пути эволюции организма от простейшего к сложному. Мышление не может быть стандартным у всех гомо сапиенсов, у всех разумных существ, населяющих далекие галактики. Нам же нужно выйти из обычного мышления, заложенного в нашем мозгу.

– Но там же нет генератора случайного действия! – крикнул с места сиплым голоском проснувшийся Дэвид Кэшон.

– Нет там и животных. Там вообще нет ничего живого, – возмущенно заметила Джун Коллинз. – Вот только эти часы… Да, они кажется… живые… И не лучше ли показать нам мастеров эпохи Возрождения. Я не люблю всех этих авангардистов, прошлых и настоящих времен. Вот Джотто, Моне, Дега, Васнецов, Шишкин, Леонардо да Винчи, Рафаэль…