– Довлеет дневи злоба его[29], – ответил Берти.
– Ты послушаешь моего совета? – спросила сестра.
– Cela dеpend[30], – ответил брат.
– Ты согласишься жениться на женщине с деньгами?
– Во всяком случае, – ответил он, – на женщине без денег я не женюсь. Но где теперь найдешь богатую невесту? Их всех успевают перехватить попы.
– Поп перехватит и ту невесту, которую я тебе прочу, если ты не поторопишься. Я говорю о миссис Болд.
– Фью-ю-ю! – свистнул Берти. – Вдовица!
– Она очень красива, – возразила Шарлотта.
– И я получу за ней готового сына и наследника.
– Дети часто умирают во младенчестве, – сказала сестра.
– Ну, не знаю. Впрочем, что до меня, то пусть живет, я вовсе не хочу его убивать. Но согласись, что готовая семья – это минус.
– Но ведь он только один! – уговаривала Шарлотта.
– И совсем маленький, как сказала некая горничная.
– Нищие не привередничают, Берти. У тебя нет выбора.
– Я человек разумный, – ответил Этельберт. – И покладистый. Если ты все устроишь, Лотта, я на ней женюсь. Но с условием, что деньги эти существуют на самом деле и что доходом буду распоряжаться я, – по крайней мере, при ее жизни.
Шарлотта попыталась объяснить брату, что ухаживать за своей будущей женой он должен сам, и, чтобы пробудить в нем энергию, принялась восхвалять красоту Элинор, но тут в комнату внесли синьору. Дома, наедине с родными, она довольствовалась двумя носильщиками, которые теперь и уложили ее на кушетку. Одета она была не так парадно, как на вечере епископа, но с большим тщанием, и хотя в глазах ее пряталось выражение озабоченности и боли, она даже днем казалась удивительно красивой.
– Знаешь, Маделина, я женюсь! – сказал Берти, едва слуги ушли.
– Это последняя глупость, которую ты еще не совершал, – отозвалась Маделина. – А потому ты имеешь право попробовать.
– Так, по-твоему, я сделаю глупость? А Лотта настаивает! Но твое мнение весит больше – ты же по опыту знаешь, что такое брак.
– Да, – ответила Маделина с суровой грустью, словно говоря: «А тебе-то что до моей беды? Я ведь тебе не плачусь!»
Берти огорчился, заметив, что обидел ее, а потому подошел и сел на пол у ее изголовья, чтобы помириться с ней.
– Послушай, Мад, я же шутил, ты знаешь. Но серьезно – Лотта советует мне жениться. Она хочет, чтобы я женился на миссис Болд. На богатой вдовушке с прелестным малюткой, очаровательным цветом лица и гостиницей «Георгий и дракон» на Хай-стрит. Ей-богу, Лотта, если я женюсь на ней, то стоять в трактире за стойкой буду сам – эта жизнь, во всяком случае, по мне.
– Что? – воскликнула Маделина. – На этой черномазой дурочке во вдовьем чепце и в платье, которое на нее точно вилами навивали? – Синьора никогда не признавала других женщин красивыми.
– Мне она показалась обворожительной, – возразила Лотта. – Она была там самой красивой, если не считать тебя, Маделина.
Но даже этот комплимент не смягчил искалеченную красавицу.
– Лотта всех женщин находит обворожительными, – сказала она. – Худшего судьи в подобных вещах я не встречала. Ну, как она могла показаться тебе красивой в этой штуке, которую носит на голове?
– Разумеется, на ней был вдовий чепец, но когда она выйдет замуж за Берти, она его снимет.
– При чем тут «разумеется»? – сказала синьора. – Умри у меня хоть двадцать мужей, я не стала бы себя так уродовать. Носить чепец – такое же дикарство, как сжигать себя на погребальном костре мужа. Не столь жестокое, но не менее бессмысленное.
