И как опьяненный..
уже опьяненный..
и даже больше,
чем самое большее..
Он дышит ею и не дышит легкими. Он захлебывается, но пьет больше, чем позволяет глотка. Посреди страшно-холодного моря Романовы руки нашли твердый кусочек теплой земли, который не тонет почему-то. Почему же? Ведь тонет все, даже вода однажды тонет. И смерть умирает однажды.
Романовой пустыне больше не холодно, не одиноко. Ему уютно в ее, так уютно в ее.. и тепло. Он хотел бы остаться навечно в ее. Романовы глаза еще даже не видели ее, но любят ее.
Из сосуда в сосуд. Из одного в другого. Осторожная, тихая, жестокая, она уже здесь, она правит. Где она? Невидима. Невидимая невидимка с пуповиной длиннее мирка. Проворнее выдры. Любовь приходит и похищает самих себя у влюбленных.
Смесь. Перемешиваться, сливаться, склеиваться, тихо покачиваться в толпе. В толпе. В толпе. В толпе. Песня поется. Всегда и везде поется. Обо всем на свете поется. Об одном и том же поется каждая песня. Об одном и том же – всё.
– Спасибо!
Артист прощается с голосом на сегодня. Толпа удивляется уходу, о котором все знали заранее.
– Мы вас любим! Мы любим вас! Мы любим!
Группа сходит со сцены под впивание глаз и гремучки рук. Многое множество тянется тянучкой по тянучке. Змеей с множеством лиц к выходу. Романова рука проводит Верину руку сквозь душные спины на воздух из клуба.
Сигареты. Дым на небе. Яд в клыках красок и маек. Неприкрытые части. Змеистые линии. Палитры и мысли вкраплены каждому в кожу. Татуировки. Толпа расфасована. Мелкие группы. По блуду на блуд перед буднями. По несколько граммов на метр. Разговоры ведутся о том, что же дальше. Ведь ночь эта лишь начинается.
Мимо льются автомобили. Лунный свет раздевает лица обоих. Они стоят в стороне. Друг в друга. Глядя и замирая. Глаза в глаза. Нерешительно и отводя. Вера впервые видит его. Он – ее. Она красива. Он.
– Можно я тебя поцелую?
Ее щеки принимают душ под душными взорами. Увлажняются влажными чувствами. Смущенность. Смущен, она смущена. Ласково посмеиваясь, заигрывается игра:
– Иначе умрешь?
– Иначе умру.
– Угу.
Улыбается.
– Кто же об этом вот так вот спраши…?
Она не успевает. Поцелуй заставляет слова замолчать. Губы к губам. Губы дрожат. Она нежно толкает Романову грудь, чтобы сделать вдох поглубже. И снова, по новой, в него. Поцелуй в поцелуй. Он – в нее. Он ревет на лавочке посреди ничего.
Тело к телу. Это не дело. Ее ножки тонкими струйками тянутся вверх. На носочки. На ладони у ночи. Ночь веет, ночь бредет прохладой. Смело и нагло. Тихо протискивается между телами – ветер.
Романо-тело теплеет, розовея, и чувствует, как тепла ее кожа. Обнажая поясницу, живот, коротенький топ позволяет Роману прильнуть, погладить мягкую талию. Не надо. Невинно и нежно, как масло. Это нечто из сказки и почек цветущих деревьев. Медовой прослойкой под кожей у ветра. Не веря, он верит.
В варенье из Веры и безвременье из пары минут. Еще пару минут. Счастье на ножках из крохотных крошек радости. Покрошись еще краткими короткостями, печенье. Не укрывайся кротом в почве. Прошу, подожди пару минут, море. Отщепи ему еще пару пресных минут до соли в глазах и горле. Бездна под лавочкой и горе.
Романовы руки хватают Верину спину за дрожь. Сглаживают в штиль нож. Жмут к себе сильнее. Они не знают ничего друг о друге, но уже понимают, что не смогут вынести друг-без-друга. Им так хорошо. Так хорошо, как хорошо не бывает.
