Рейнер был зол на священника. Зол невероятно, но, когда силы вернулись, он поднялся, вдохнул-выдохнул и успокоился. Пора было сделать то, ради чего барон Северин пришел. Святой брат подал другу две свечи из пчелиного воска и подвел к алтарю. Небольшой канунник – панихидный столик медного цвета с высоким окованным трюмо, чтобы человек мог посмотреть на себя, заглянуть в собственные очи и поразмыслить. Прямо перед зеркалом располагались чашечки-подсвечники с мизинец в диаметре. В некоторых торчали зажженные свечи – одни новые, другие совсем состарившиеся. Рей поднес фитили своих свечей к пламени других, оставленных прихожанами, принадлежавшими к королевскому кругу, и воткнул «восковых солдатиков» в подсвечники. Гоц сложил руки в молитве, и Рейнер, хоть и не носил амулет Матерь-Древа, сделал то же самое.
– Mater! Dimitte iram et dolorem. Custodi calor et amor in mundo. Amen[4].
– С днем рождения, любовь моя, – прошептал Рейнер.
Скоро барон вернулся к своим телохранителям. Они вновь сели на лошадей и выехали на главную дорогу. Впереди высились угловатые стены Кронфеста: у парадного входа в крепость стояли две башни, выложенные елочкой, выступающие за контур стены, а между ними располагались ворота. На башнях развевались красно-белые ромбы с черными силуэтами коронованного волка.
Если бы барон имел крылья и взлетел бы ввысь, его взгляду явилось бы чудо архитектуры, прекрасное, как ни посмотри. Кроме двух этих башен Кронфест обладал еще тремя, расположенными справа, у северной стены, и именуемыми «братьями»: младшим, средним и старшим. Эти башни носили такое название потому, что стояли вплотную друг к другу, будто на портрете, хоть и выглядели совершенно по-разному. «Младший брат» был ниже остальных, хоть и возвышался над крышей основного корпуса замка и имел наибольший размер в диаметре. «Старший», напротив, был тонким и глядел на весь город, а «средний» представлял собой золотую середину.
По южную же сторону от Кронфеста располагался зал для балов: прямоугольный корпус с высокими потолками-сводами, изукрашенными мозаиками и великолепными картинами. Снаружи здание также не осталось без украшений: лестницы, берущие начало у фронтовой и тыловой стен, поднимались ввысь и приводили созерцателя на широкую плоскую площадку, идущую вдоль всего периметра крыши. По левую и правую стороны площадки крепилась черепица, так что, соскользнув, созерцатель сначала покатился бы по ней, как малыш с горки, а уж потом отправился бы в свободное падение с высоты более ста футов. По узким сторонам площадки возвышались каменные арки с орлами, указывающими на лестницу, чтобы гость, вдоволь насладившись видом с высоты птичьего полета, с легкостью нашел выход и поскорее покинул смотровую площадку, пока у него не закружилась голова.
Сам замок был окружен рвом и располагался на холме, поэтому лошадь Северина начала пыхтеть. Деревянный подъемный мост встретил барона еле заметным подрагиванием, а четыре стражника-щитоносца в воротах расступились. Рейнер въехал во внутренний двор.
Здесь можно было увидеть конюшню, казармы, склад с боеприпасами и широкую лестницу, ведущую к главной башне.
Барон спешился, и слуга отвел лошадей в стойла.
Пока Северин поднимался по лестнице, он задрал голову, чтобы разглядеть барбакан[5], который назывался Ежом. На этих башнях величественно и непоколебимо покоились шесть металлических шипованных шаров по девять футов в диаметре. Предполагалось, что при наступлении противника и захвате им лестницы шары будут сбрасываться вниз по наклонной, давя неприятеля, падая до самого внутреннего двора, но Северин видел в них, скорее, декорацию. Он считал иначе: если уж кто-то и сможет прорваться сквозь многочисленные стены и рвы Кронфеста, то никакие «ежи» его не остановят. Это лишь демонстрация. Причем не силы, как он думал, а страха. Чем толще броня, тем сильнее страх.
