«Красота — это не ерунда. Это для Веры. Чёрт...»
Было так неловко, что он утопал в этой неловкости, находясь больше внутри себя, чем в диалоге с Верой и Шеном, внешне он что-то обещал, за что-то извинялся, а внутри сидел скрюченный и мечтал исчезнуть и не быть. От него все чего-то хотели, а он хотел просто чтобы его оставили в покое, и каждой фразой пытался закончить разговор, выбирая всё более убедительные фразы, всё более честные и откровенные, но они не работали, и он находил ещё более убедительные, в какой-то момент поняв, что выкладывает такие вещи, о которых вообще не стоило говорить вслух, никогда, и он понимал это, но не мог остановиться, как будто его тошнило этой проклятой постыдной правдой, похороненной, но всё равно живой.
«Это Вера. Опять, чёрт, ну почему... Я же сделал амулет, он работал, что опять не так? Почему это происходит, зачем именно сейчас, почему именно на эту тему...»
И он не мог перестать, как заколдованный, от чувства бессилия перед этим потоком хотелось разрыдаться как в детстве, и от этого было ещё хуже — он мог бы это сделать наедине с Верой, не хотел бы, но он бы не умер, если бы это случилось. Но здесь был Шен, и перед ним он бы скорее умер, чем позволил себе сорваться, а край был пугающе близко, как будто уже вот-вот, за следующим предложением, за соседним воспоминанием...
А потом воспоминания кончились. Он сидел выжатый, как грязная рваная тряпка, и был уверен, что после такого больше никогда не сможет ходить ровно и смотреть кому-то в глаза. Вера обнимала его сзади, он слушал её дыхание и пытался понять, каким образом в его отношении к ней сочетаются, совершенно не противореча друг другу, священное обожание и безграничная ненависть за эту слабость.
«Никогда в жизни с ней больше не заговорю, не останусь с ней наедине, не возьму чашку из её рук, в глаза ей не посмотрю, никогда. Буду защищать её всеми силами, но так, чтобы издалека. Прав был Шен, она демон, она вытаскивает из наших душ ключевые узлы, и заставляет нас развязывать их собственными руками. А мы из этих узлов уже полностью состоим, и сидим потом охреневшие, думаем, как теперь жить без этих наручников, намордников и поводков.»
Он был безосновательно уверен, что с Шеном она делает то же самое, и от этого почему-то не было легче, как будто то, что Шен может понять его переживания, делало Барта ещё более жалким и уязвимым в его глазах.
Пришёл Док, позвал Шена из библиотеки, Шен встал и пошёл к нему, Барту стало легче дышать раз в десять, и к тому моменту, как Шен вернулся, он смог собраться с мыслями и изобразить взрослого здравомыслящего человека. Они обсудили Верин щит, таким деловым тоном, как будто в этой комнате не творился только что конец света, потом Барт попрощался и ушёл, телепортировавшись в общагу. Бардак вокруг был таким родным и милым, что он хотел закопаться в него по ноздри и стать его частью, просто элементом, который находится не на своём месте, но никого этим не парит.
Он снял свою дубовую одежду, бросил куда-то в горы таких же мятых тряпок, и зарылся в одеяло, прогоняя из головы мысли обо всём сегодняшнем дне, о пропущенных занятиях и тренировках, об испорченном амулете и о взгляде Шена, когда он отталкивал его от Веры, истекающей кровью.
