Башня. Новый ковчег 1 - страница 21

Работы было много. Павел буквально с ног валился от усталости. Но что они могли сделать? Ни восстановить погибшую электростанцию, ни создать новую так и не удалось.

Когда прошёл слух, что будут закрывать какие-то производства и сворачивать сельское хозяйство, Павел сначала даже не поверил.

– Они там наверху самоубийцы что ли? – горячился он, пытаясь доказать Марату всю абсурдность принятых мер.

Марату было не до него. Саша только что родила, и маленький Руфимов, такой же смуглый, как его отец, и голосистый – в мать – не оставлял новоиспечённым родителям ни одной свободной минуты.

А к ним с Селивановым в комнату подселили молодого парня – работягу откуда-то снизу.

– На третьем уровне все теплицы демонтировали нафиг, а нас с пятидесятого, значит, расселили кого куда.

– Весь этаж что ли?

– Ага. И перекрыли. Ребята говорят, даже вентиляцию отключили.

Это было одной из самых серьёзных ошибок в череде всех возможных.

Отец Павла, всю жизнь по крупицам собиравший историю Башни, считал Башню не столько чудом современных технологий, сколько последним оплотом человечества.

– Понимаешь, Пашка, выжить можно вон хоть на атолловом рифе, рыбы много, как-нибудь, да прокормишься. И воды – попить да глотку прополоскать – тоже добыть можно. Но не это главное. Главное – человеком остаться. Не оскотиниться. Все знания человеческие, что здесь собраны, до потомков донести. Потому что, Паша, когда придёт час на твёрдую землю ступить, ступить надо на неё человеком. Человеком, а не скотом.

А теперь Павел видел, что все надежды отца летят прахом. И оскотинивание людей – процесс стремительный.

Закрытие производств, на поддержание которых не хватало энергии, привело к появлению толп безработных, которым нечем было себя занять, и которые слонялись по всем углам Башни. Кто-то закидывался наркотой, которой стало на удивление много, кто-то ввязывался в драки. Воровство, явление довольно редкое в обыденной жизни, стало почти повсеместным.

Подселённый к ним парень, тоже вскоре оставшийся без работы, целыми днями лежал на кровати, уставившись в потолок. Иногда по чуть закатившимся глазам и тонкой ниточке слюны, стекавшей из рта, можно было догадаться, что Юрка (так звали парня) словил очередной приход. Павлу хотелось садануть кулаком по этой растёкшейся бледной физиономии, но он сдерживался – Юрка был слабак, да, но главная вина лежала не на нём.

Ну а потом пришёл и голод.

Люди оказались в ловушке. В бетонном склепе посередине океана, из которого им некуда было бежать.

Рощин, новый начальник Павла после перевода его с разрушенной северной станции на южную, высокий, жилистый старик, материвший своих подчинённых так, что краснели даже самые прожжённые мужики, как-то сказал Павлу, отвернув в сторону сухое, обветренное лицо:

– Каюк нам, Паша. Три миллиона людей Башня не прокормит, помяни моё слово. Надо избавляться от балласта, – и, заметив, как Павел дёрнулся от слова «балласт», зло сплюнул и так же зло сказал. – Морщишься, Паша? И правильно делаешь, что морщишься. Паскудно это звучит, паскудно. Но тот, кто это сделает, будет нашим спасителем. И вместе с этим, – он вперил в Павла свои голубые, до бледности выцветшие глаза. – Вместе с этим его ж и проклянут.

Потом Павла перевели наверх, и он радовался про себя, что его семье не придётся жить внизу и голодать – наверху с продовольствием было получше. Но зароненная стариком Рощиным мысль не отпускала. И когда эта мысль, пусть и облачённая в другие слова, однажды прозвучала на одном из заседаний Совета, Павел ухватился за неё, как за соломинку. «Лишние» люди – старики, больные – лежали на Башне тяжёлым, неподъёмным грузом. И за седьмым голодным годом последовал бы и восьмой, и девятый, и десятый… Они – Совет (хотя надо быть честным, не Совет, а именно он, Павел, так настойчиво продвигал эту инициативу) – просто опередили события, предложив закон о принудительной эвтаназии, главная цель которого и была – избавиться от этих лишних, сократить количество людей до того числа, которое Башня могла бы прокормить.