– Да пошли вы… – Борис хотел оттолкнуть пацана, но девочка неожиданно сказала:
– Сильно тебе дома попало?
И в её глубоких чёрных глазах мелькнуло что-то такое, отчего Борис в первый раз в жизни растерялся.
– Я – Паша, – светловолосый протянул ему руку. – А она…
– Аня, – и девчонка, быстро переглянувшись со своим приятелем, сказала. – Мы в кино. Пойдёшь с нами?
– У меня денег нет, – стушевался Борис.
У него их и правда не было. Карманных средств Борису, по мнению отчима, не полагалось. Тот любил повторять: «деньги развращают» и считал, что бесплатных школьных завтраков и обедов для Бориса вполне достаточно.
– Да фигня, – Пашка стукнул его по плечу. – У нас тоже нет. Пошли. Мы знаем, как туда бесплатно пролезть.
Так началась его дружба с Пашкой Савельевым. И Анной.
Эти двое почти заставили его забыть, откуда он родом. Почти заставили поверить, что он им ровня. И Борис поверил бы. Если б не отчим.
– Молодец, Борюсик, правильные знакомства заводишь, – тонкие бесцветные губы отчима расползались в гаденькой улыбочке. – Паша Савельев – мальчик из нужной семьи, да и с подружки, как там её, Анька что ли? и с подружки можно тоже состричь кое-что полезное при желании.
У отчима все люди делились на нужных и ненужных. Пашкин отец, главный инженер систем жизнеобеспечения, несомненно, был нужным. Как и Константин Генрихович Бергман. Аннин отец хоть и называл себя по-простому садовником, на самом деле был начальником отдела ландшафтного дизайна, и все сады и парки находились в его непосредственном ведомстве.
– Ты за них держись, – поучал его отчим. – Варежку-то, где не надо, не разевай, не вякай, если не спрашивают. Если правильно хорошему человеку на хвост сесть, можно высоко подняться.
И отчим снова смеялся сухим лающим смешком:
– Запомни, Борюсик, все люди равны, но некоторые равнее.
***
– Странное ты место выбрал, Борис, для встречи. Не находишь?
Борис, хоть и ждал Анну с минуты на минуту, от неожиданности вздрогнул. Соскочил с валуна, нервно отряхивая брюки. Почувствовал, как краснеет.
Она по-прежнему была красива. Казалось, ни возраст, ни глубокая морщинка, что пролегла между бровями, ни седина, серебристыми нитями сверкающая в коротких чёрных волосах, ни даже опущенные уголки губ не могли её испортить, но лишь добавляли шарма и привносили едва уловимый налёт аристократического трагизма.
– А, по-моему, хорошее место, – Борис почувствовал, как к нему возвращается уверенность.
– Это… папин сад.
Анна едва заметно споткнулась на слове «папин».
Не было нужды напоминать Борису, что садовником умирающего сада был Аннин отец. Но она всё же напомнила.
Константин Генрихович, тот, под чьими чуткими пальцами рождалось волшебство: то лиловыми всполохами, то серебристыми колокольчиками, то жемчужными ручейками, всю свою жизнь посвятил саду и дочерям. Он любил своих дочерей, вернее любил он старшую – Анну, а младшую, рыжую Лизу, Лизушку, Лизоньку – обожал.
Для Бориса это было удивительно. Он никак не мог взять в толк, что же такого все находят в этой Лизе. Для него она была не более чем мелкой девчонкой, надоедливой младшей сестрой, которая, если не торчала у отца в саду, любовно отряхивая комочки земли с цветочных луковиц, то обязательно увязывалась за ними, и, по мнению Бориса, всё портила.
И уж тем более Борис не понимал, почему Пашка, встретившись через несколько лет с уже повзрослевшей Лизой, внезапно потерял голову и лишился рассудка.
