В мире блестящих падений и взлётов,
в мире даров нищеты панибратству
мы проживаем ни шатко ни валко,
мы говорим новым бедствиям «здравствуй!»
В мире дорог, не ведущих ни к Риму,
ни в Уругвай, ни тем более в Ниццу —
пареной репы забыв простоту
и витамины – вгрызаемся в пиццу,
псевдошашлык и почти колбасу.
Господи, уши мои ослабели!
Мне да простится – привык с колыбели
к ангелу Моцарту, рыцарю Баху…
Радио шваркнет – шарахнусь и ахну!
Эти назальные мне вокализы,
эти назойливые катаклизмы!
Эти клубы квазидыма Отечества…
Тоннами давит звук человечество.
О, киловатт, килобайт, килофон!
Палочки – звук, голова – ксилофон!
Мы опускаемся тихо на дно
мутных морей первобытного звука.
Весело, братья, и воешь, как сука
в лунный мороз перед смертью в окно.
Что навевают тебе, милый мой,
нежного возраста сын-преуспешник, —
вайкулефорумысамковыйлай?!
Кончена свадьба. Убит пересмешник.
Рай в небеси. Можжевеловый рай.
Музы кабацкия. Канты блатные.
Нынче и струны почти золотые.
Лабух парнос
[2] заменит Парнас,
в кепке таксиста гарцует Пегас.
Слышишь, братан, я играю бесплатно,
слушай меня, я остаток таланта.
Слышишь меня? Но залеплены уши
пластырем-плейером – рёвом насущным.
Голос поэзии вял и лукав,
хитротуманен и полон забав,
и не дай Бог ей ввязаться в борьбу —
вкусы вправлять – вылетает в трубу.
Массовый Васька, глодая голяшку,
слушает повара, дрыгает ляжкой,
плотно икает, прилежно сопит,
кушая Музыку, вежливо спит!
Ангел мой Моцарт, библейский мой Бах,
бедный мой Шнитке, герой заграничный.
Я на поляне лежу земляничной.
Небо ржавеет, как гвозди в гробах!
Древо культуры дотла облысело.
Реки Земли умирают, скорбя.
Выжат Коровьев, сидит Азазелло.
Осень России пошла с Октября.
