Он понимал, что скоро наступит момент, когда то, что произошло на самом деле, не будет иметь ни малейшего значения. Те, кто хорошо к нему относились – точнее, к истории про дракона, – будут говорить, что он в одиночку прикончил чудовище. А те, кому до него нет дела, скажут, что это вранье.
Мысль, что какие-то люди рассказывают фальшивые истории о его жизни, злила Саймона. Ему казалось, будто они отнимают у того, что с ним произошло, значимость. Не столько воображаемые скептики – им никогда не удастся отобрать у него мгновение пронзительной тишины и неподвижности, когда он стоял на вершине Урмшейма, – сколько другие, те, кто преувеличивал или, наоборот, упрощал его деяние, сочиняя истории о спокойной храбрости придуманного Саймона, убивавшего драконов просто потому, что он мог, или из-за того, что они представляли собой зло. Они пачкали грязными пальцами незапятнанную часть его души. То, что тогда случилось, было гораздо важнее. Ему так много открыли бледные, равнодушные глаза чудовища, его собственный героизм и одновременно растерянность… а еще обжигающая боль, когда черная кровь… показавшая ему мир… мир…
Саймон выпрямился, сообразив, что снова начал клевать носом. О господи, сон такой коварный враг. С ним нельзя встретиться лицом к лицу и сразиться; он дожидается, когда ты отвернешься, и тихонько к тебе подкрадывается. Но Саймон дал слово, а теперь, когда готов стать мужчиной, его обещание должно быть священным обязательством, которое нельзя нарушить. Поэтому он ни за что не уснет. Сегодня особенная ночь.
Воины сна вынудили его принять решительные меры к тому времени, как начался рассвет, но им не удалось одержать над ним верх. Когда в Обсерваторию со свечой в руке вошел Джеремия, напряженный от осознания важности своей миссии, он обнаружил, что Саймон сидит скрестив ноги в луже быстро замерзавшей воды, мокрые рыжие волосы свисают на глаза, белая прядь напоминает сосульку. Но лицо Саймона сияло от триумфа.
– Я вылил всю воду из меха на голову, – сказал он с гордостью, но у него так отчаянно стучали зубы, что Джеремии пришлось попросить его повторить. – Я вылил воду себе на голову. Чтобы не уснуть. Что ты здесь делаешь?
– Пора, – ответил Джеремия. – Рассвет уже почти наступил. Пришло время уходить.
– А-а-а, – дрожавшим голосом протянул Саймон. – Я не спал, Джеремия, ни одного мгновения.
Джеремия кивнул и осторожно улыбнулся.
– Это хорошо, Саймон. Идем. В доме Стрэнгъярда разожгли огонь в камине.
Саймон чувствовал себя совсем замерзшим и слабее, чем он думал, и ему пришлось положить руку на худое плечо Джеремии, чтобы не упасть. Тот стал таким тощим, что Саймон с трудом вспоминал, каким его друг был раньше – толстым, с тройным подбородком, учеником свечника, который вечно пыхтел и потел. Если забыть о страхе, время от времени появлявшемся в темных глазах, Джеремия превратился в красивого молодого сквайра.
– Огонь? – Саймон, у которого кружилась голова, наконец понял, что сказал его друг. – Хороший огонь? А еда там есть?
– Огонь замечательный, – серьезно ответил Джеремия. – В кузнице… под землей я многому научился, и среди прочего – хорошо разводить огонь. – Он медленно покачал головой, затем посмотрел Саймону в глаза. В его взгляде промелькнула тень, подобная зайцу, прячущемуся от охотника в траве, но уже через мгновение появилась опасливая улыбка. – А насчет еды… нет, разумеется. Еще не сейчас, ты и сам знаешь. Но не волнуйся, свин, сегодня вечером тебе обязательно достанется кусок хлеба или еще что-нибудь.
