Метель начала слабеть, но ветер продолжал яростно дуть вдоль склона холма под Наглимундом, завывая в зубцах разбитой стены. Граф Эолейр направил своего скакуна к лошади Мегвин, ему хотелось как-то ее защитить – и не только от холода, но и ужаса голых каменных башен, в окнах которых мерцал свет.
Йизаши Серое Копье, держа копье одной рукой, выехал вперед из рядов ситхи и поднял другую руку с зажатым в ней серебряным жезлом. Он описал им широкую дугу, вызвав громкий музыкальный звук, в котором было что-то металлическое, и серебряный жезл открылся, как женский веер, превратившись в блестящий полукруглый щит.
– А йа’эй г’ейсу! – закричал он в сторону молчаливой громады крепости. – Яс’а при джо-шой-пурна![1]
Свет в окнах Наглимунда заметался, точно пламя свечей на ветру, и внутри зашевелились тени. Эолейром овладело почти непреодолимое желание развернуться и умчаться прочь. Это место перестало принадлежать людям, а ядовитый ужас, который он ощущал, не имел ничего общего со страхом, возникающим перед человеческим сражением. Он повернулся к Мегвин. Ее глаза были закрыты, губы безмолвно шевелились. Эолейр видел, что Изорну также не по себе, и, когда граф посмотрел назад, побелевшие эрнистирийцы с широко раскрытыми глазами и ртами походили на выстроившихся мертвецов.
Да хранит нас Бриниох, – в отчаянии подумал граф, – мы не должны здесь находиться. Они мгновенно разбегутся, если я совершу ошибку.
Он, не торопясь, обнажил меч, поднял его над головой, показывая своим людям, а потом опустил вдоль тела. Незначительная демонстрация смелости, но уже что-то.
Затем вперед выступили Джирики и его мать Ликимейя, которые остановились по обе стороны от Йизаши, они шепотом обменялись несколькими словами, Ликимейя пришпорила лошадь, выехала на несколько шагов вперед и совершенно неожиданно запела.
Ее голос, сначала слабый на фоне завывавшего ветра, постепенно набирал силу. Непостижимый язык ситхи тек легко и свободно, словно теплое масло из кувшина, несмотря на щелканье и некоторую невнятицу. Песня взмывала ввысь, опускалась и снова поднималась, с каждым мгновением обретая новое могущество. Хотя Эолейр не понимал слов, в них слышалось нечто обличительное и бросавшее вызов. Голос Ликимейи звучал точно медный рог герольда, и, как в зове рога, на фоне музыки проступал металл.
– Что происходит? – прошептал Изорн.
Эолейр жестом призвал его к молчанию.
Казалось, туман перед стенами Наглимунда сгустился еще сильнее, словно закончился один сон и начался другой. Что-то изменилось в голосе Ликимейи, и Эолейру потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что ситхи поет ту же песню, но к ней присоединился еще один голос. Сначала новая мелодия почти не отличалась от песни вызова и была такой же мощной, как у Ликимейи, но там, где у нее звучал металл, появились камень и лед. Через некоторое время второй голос стал вести другую мелодию, вплетая диковинные узоры филигранной работы в колокольные звуки Ликимейи, и кожа графа Над-Муллаха натянулась, волосы на всем теле, даже под одеждой, встали дыбом.
Эолейр поднял взгляд, и сердце у него забилось быстрее.
В тусклом тумане над стеной замка появилась слабая черная тень. Она постепенно поднималась вверх, словно ею двигала чья-то рука. Она размером с человека, – подумал Эолейр, но туман слегка искажал очертания, и в какие-то моменты тень казалась больше, а в следующие – меньше и тоньше любого живого существа. Диковинное видение, одетое в черный плащ, смотрело на них сверху вниз, его лицо оставалось неразличимым под большим капюшоном, но Эолейру не требовалось его видеть, чтобы понять, где находился источник высокого ледяного голоса.
