– Да ладно, братаны, – послышался голос футбольного болельщика, – реально жалко пацана.
– Ну ты, доходяга, – обратился ко мне басистый чильтан, – кончай истерику, поломаешь мазар… Всё равно отправить обратно мы тебя не можем.
– Погоди брат, дай мне сказать, – перебил его зенитовский фан, – тебе, корешок, нужно в Самарканд, тамошний главный учёный Улумбек может тебя вернуть! Через несколько часов мимо мазара пройдёт караван, он везёт ткани на самаркандский базар, попросите взять вас с собой! Чао, синьоры!
Байчибар громко зевнул: «Следующий пункт маршрута значит Самарканд… Скажи спасибо, что чильтаны простили тебе дикий ор, они вообще редко пускают чужаков на ночлег, и то при условии, что те будут сидеть тише воды ниже травы… дуракам, как говорится, везёт…»
– А как же бедняжка Барчин-ай? – негодующе вскочил Фазыл.
– Эта бедняжка, – ледяным голосом парировал Чибар, – чуть не поужинала твоим любимым хозяином… Ещё вопросы есть?
– О, горе мне, – взвыл Фазыл, – зажарьте меня заживо, нет мне прощения! Чуть не загубил цвет наших очей, Хаким бека!!! Ударь меня, батыр, кинулся он на Караджана, закопай меня в землю, нарежь меня на кожаные ремни!!! Дай я сам, – он выхватил из-за пояса Караджана кривой меч, размахнулся и неминуемо распорол бы себе брюхо, если бы не молниеносная реакция батыра.
– Нет, он всё-таки больной, – хладнокровно заметил конь, – а я-то подозревал, что он шпион Барчин-ай…
– Фазыл, – строго взглянул я на своего слугу, – мы тебя брали с собой не для того, чтобы полюбоваться на твой труп….я тебя прощаю…
Фазыл приободрился и перестал вырывать меч из лап Караджана.
– Пойдёмте караулить караван, – сказал Байчибар, – только учти, Константин, то биш Алпамыш, переговоры с караван-баши, старшим каравана, будешь вести сам, мы и без того компания подозрительная, – оглядел он Караджана с Фазылом, – лошади говорящей только не хватало…
Мы вышли из мазара. Вид утренней степи ласкал сердце: таких нежных тонов я не видел нигде, хотя во время своей журналистской практики мне пришлось поездить по свету. Белый песок оживляли редкие кусты с ветками сиреневого цвета, по светло-голубому небу расходились в стороны пепельно-серые арки.
– Это степной мираж, – полушепотом сказал Байчибар, заметив, что я любуюсь небом, – он часто бывает в степи от жары. Мы сидели рядком на невысоком холмике возле мазара и молча смотрели на горизонт.
– А где твоя балалайка, Фазыл, – спросил я у махрама.
Он уставился на меня с непониманием.
– Ну, балалайка, – сделал я движение, как будто перебирал струны.
– А! Танбур! – понял меня Фазыл и огорченно развёл руками, – тамбур я потерял… но у меня остался чангавуз! Он достал из кармана крохотное приспособление, зажал один край зубами и дернул пальцем струну, послышался долгий заунывный звук.
– Иэээ, – затянул он монотонно, умудряясь чередовать свою песню со звуками струны, – жила в Байсун-Когратских землях красавица-девушка Улан, губы её подобны сверкающему рубину, брови изогнуты как ветки ивы, стан стройней кипариса, в ушах серьги полумесяцем, она выходит утром из коккамышских вод и садится в золотую лодку…
– А по ночам превращается в ведьму, – ехидно парировал Байчибар, – и пьёт человеческую кровь, хватит с нас одной красавицы невесты.
Фазыл обиженно надулся и спрятал инструмент.
Мы ждали караван почти до вечера, наконец, на горизонте показался первый верблюд, навьюченный тюками, за ним следующий, потом ещё один. Всего около трёх сотен верблюдов, торговцев и погонщиков.
