– Если конь твой так плох, – сказал наконец Коккальдаш, давай зарежем его и съедим? Мы голодны, а так хоть досыта наедимся конины!
– Моим конём досыта не наешься, огорченно развел я руками, – посмотри сам, у Байчибара одна кожа да кости, давай лучше зарежем твоего, в нём явно сала больше! Ситуация накалялась и решать её мирным путем наши соперники явно не собирались. Они окружили меня и Байчибара плотным кольцом и бросились на нас всем скопом. Меня они сбили с ног сразу же и связали поводьями, с Байчибаром им пришлось повозиться: конь брыкался, лягался и ржал нечеловеческим голосом. Если я не ошибаюсь, половине он сломал челюсти, а остальным выгрыз колени. Но перевес сил явно был на стороне противника: бедного Чибара опутали арапниками с головы до ног и повалили рядом со мной.
Мы лежали морда к морде и тихо постанывали, Байчибар от обиды, а я от ужаса.
В последнюю ночь перед скачками недруги веселились от души, склон Бабахан-горы осветили костры, горное эхо разносило песни и топот плясок. Потом они наплясались и угомонились. Я бы тоже давно уснул, но Байчибар у меня под боком елозил как ненормальный: он катался по земле, грыз арапники, извивался и крутился, брызгая слюной. Потом он приноровился ползать наподобие гусеницы-переростка и куда-то уполз.
«Плохой из меня батыр, – грустил я, глядя в ночное звездное небо и зевая. Лежу себе, в ус не дую, а верный конь в это время ползает по стану врагов и перегрызает им глотки… Однако… это все таки слишком кровожадно даже для Байчибара…»
– Пс, Константин, можешь пошевелить рукой, – раздалось откуда-то сбоку, и ко мне снова подполз неутомимый коняшко.
– Меня так связали, что я и языком с трудом шевелю… боятся, вражины.
– Что тебя бояться, червяк дохлый, – гневно просипел конь, – так и будешь лежать кверху пузом?! Я меч твой достал, бери его в зубы и пили на мне верёвки.
Сказать, что это тяжело пилить веревки мечом в зубах, значит ничего не сказать… я даже и не пытался представить себе, как это все выглядело со стороны. Перепилил я две, ну три веревки, после чего плюнул меч, потому как светало и батыры заворочались, просыпаясь.
– Чтоб ты опух, – матюгнулся конь, и прикрыл своим телом меч.
Коккальдаш лично подошёл пожелать нам доброго утра, завязал перепиленные верёвки, подлюга, и сказал, что после скачек зарежет и съест нас обоих.
Всадники встали в ряд, Коккальдаш приподнялся на стременах, свистнул что есть силы и скачки начались.
Бедный Байчибар: каково ему лежать связанным, когда он легко может обогнать всех коней и показать всем кузькину мать. Я посмотрел на коня: он в очередной раз пытался порвать арапники – весь раздулся и покраснел от натуги.
– Глазки прикрой, – посоветовал ему я, – чтобы не вылезли. Тут же раздался громкий хлопок… я опешил, но выяснилось, что это лопнул один из кожаных арапников…
Видно желание выпендриться у коня было настолько сильно, что за какие-то десять минут он полностью высвободился от пут, моментально перегрыз веревки на мне, схватил меня за шиворот, закинул к себе на спину и поскакал галопом догонять всадников.
Меня болтало на коне, мягко говоря, как былинку на ветру: он нёсся со скоростью японской электрички, забрызгивая окрестности желчной слюной. Естественно, что скоро мы нагнали и перегнали ускакавших противников. Четыреста девяносто три, четыреста девяносто четыре, четыреста девяносто пять… – считал на ходу Байчибар, успевая оборачиваться и показывать остающимся сзади всадникам длиннющий язык.
