Читать онлайн Татьяна Иванько - Байкал. Книга 3

…Вода тихонько плескалась о берег, заигрывая, целуя и причмокивая его сухую, каменистую щёку, будто даже щекоча беспокойными шаловливыми пальцами. Надеялась весёлая плутовка оживить его, размыть и погубить или просто шалила от нечего делать? Кто поймёт? Кто скажет, что думает море? А кто скажет, что думает его вода? А волна? Всего одна, только одна… вот она родилась и вот разбилась о берег, весь её век…

Боги, если кто-нибудь прочитает мои мысли, точно решит, что я рехнулась…

Я вздохнула, а почему чему нет? Если я по сию пору жива, а сколь прошло времени, сколько? Я не знаю… Для меня время течёт медленно, а с того мига, как я увидела… как увидела Эрбина, Ария… с мечом в спине она и вовсе превратилось в смолу. Я не чувствовала его течения, смола эта, должно быть и засохла. Да, для меня время не то, что для всех людей, моя жизнь нескончаема и назола такова же.

– Выходи, Аяя, сколько можно, плавники скоро отрастут, али простынешь, не приведите Боги!

Я обернулась, это Рыба прокричала мне, морщась на Солнце своими босыми глазами. Ни ресницы, ни брови не защитят её глаз от ярких лучей, здесь, в этом солнечном и знойном краю, ей приходилось бы туго, не люби она жару куда пуще прохлады. Но выходить мне не хотелось, хотя вода, и верно, холодна.

– Выходи, вона, шторм надвигается, – Дамэ подошёл ближе, указывая на какую-то полоску на горизонте.

– Что ты в штормах понимаешь, сухопутный человек? – усмехнулась я.

– Дак-ить и не человек я! – засмеялся Дамэ.

– Иди-иди, не подглядывай, не человек он, глаза пялишь как все! – сказала я себе под нос, но он услышал, он слышит всё, иногда мне кажется, что он слышит даже мои мысли.

– Да подглядел уже, опоздала ворчать, – сказал он с доброй усмешкой.

– Вот и иди, коли подглядел, глазастый какой! – сказала я уже полным голосом.

Я обернулась в покрывало, выпростав волосы, наши шутки, обращённые друг к другу временами веселы, а иногда грустны, мы провели в своей нескончаемой дороге столько времени, столько всего видели втроём, столько природных чудес, столько странных мест, громадных бурных рек и водопадов, нескончаемых диких лесов, болот, диковинных зверей, странных людей и их ещё более странные обыки, злых пустынь, холодных или нестерпимо жарких, столько ветров, снегов, дождей, зноя, гроз, столько всевозможных и необычайных явлений, что описать или охватить сознанием уже невозможно, надо было сразу записывать. Так я и делала, чтобы чем-то занимать бессмертную душу, примолкшую, затаившую дыхание от боли, засевшей в ней, почти мёртвую…

О том, что моя душа жива, знала только я и то именно по этой боли, что чувствовала всё время, и во сне и наяву. Ничто не могло унять, утишить её. И только это и оставалось теперь для меня: наблюдать за всем, вот я и наблюдала, чтобы не думать, не чувствовать того, что заполняло меня. Бесконечные леса, беспредельные и бескрайние степи и пустыни, все населённые зверями и птицами, змеями, ящерицами, и такими, коих и названий ещё не придумали, потому что мы были первыми, кто увидел их. Поначалу я не имела на это сил и желания, но постепенно, ощутив себя обузой для моих ближних, не бросивших меня, я заставила себя смотреть наружу, а не внутрь себя, где ничего теперь не осталось живого. Но много прошло лет с тех пор, и много было пройдено и проезжено вёрст, пока я начала хотя бы что-то видеть и записывать, но уже потеряла, пропустила часть времени, и теперь даже не знала, сколько его прошло до того, когда мы добрались сюда на берег вот этого моря, потому что мои товарищи не считали его тоже.

А тут я вижу, по шири водной глади и необыкновенной её мощи, что это не просто Море как наше, нет, похоже, мы дошли до Моря морей, как был некогда на Байкале царь царей… Где теперь Байкал, остался где-то за спиной, на западе, потому что мы непрерывно ехали и шли на восток, всё время навстречу Солнцу, которое приветствовало нас каждое утро. Есть ли теперь Байкал, Великое Море, Великое царство? Я уже не знаю, но тот, кто был там великим Могулом, по-прежнему есть, приходит ко мне ночами во сне, а нередко и наяву невидимой, но ощутимой тенью, и тогда я всем моим существом ощущаю его близость… всегда могла чувствовать мёртвых без страха, а его тем паче. Но ни Эрбин не появились ни разу, ни Огнь…

– Царь-море, а, Аяя? – сказал Дамэ, когда мы десять дён тому приехали на этот берег.

– Да… даже наш Великий Байкал младшим братишком глядит волнам энтим? – промолвила Рыба, выдыхая.

Я ничего не сказала, заворожённая увиденным, словно встретила что-то не токмо до сих пор не виданное, но вроде искомое, как край жизни край Света…

Мы проехали десять дён на юг вдоль берега, но так и не увидели ни окончания, ни хотя бы ослабления этих гигантских тёмно-синих валов, кативших на берег длинными, едва не с версту грядами. Сила такова была в этих тёмно-синих водах, что стало ясно, это и впрямь, Царь-море. И вода имела необыкновенный густой тёмно-синий цвет, и дышало оно не как наше, рядом чувствовалось, что это громадное, не поддающееся даже воображению пространство воды и где оно может заканчиваться, я даже не могу представить. Похоже, мы достигли края земли… почему я так же не достигла края моей жизни? Почему продолжаю жить?..

Небольшая лагуна, запрятанная меж скал, прогретая солнцем только и позволила мне спуститься и поближе познакомиться с Царь-морем, в иных местах нечего было и думать, чтобы войти в воду, громады чёрно-синей воды раздавили бы меня как муху. Вода пахла необыкновенно, даже издали чувствовался терпкий горько-солёный возбуждающий желания аромат. Так сказал Дамэ, во мне ничего не возбуждалось, а Рыба лишь рассмеялась, толкнув Дамэ в плечо. Сама вода оказалась и на вкус такой, горько-солёной и это было удивительно, потому что в нашем Море вода была сладкой и лёгкой, прекрасной, а здесь тяжела и в питьё непригодна, возле этого гиганта от жажды умрёшь.

Я вошла в палатку одеться и расплести намокшие косы, а после мы сели втроём трапезничать, пить из этого Царь-моря нельзя, потому пришлось искать ручей, но рыбы Дамэ наловил острогой даже с излишком, пока я купалась, к их ужасу, в ледяной воде.

– Много добычи, Дамэ, на что? – с укором сказала я. – Засолить теперь придётся.

– Ну и засолим, подумаешь, делов-то, соли-то, вона, цельное Царь-Море, засаливай, не хочу! Ажно нашу Рыбину засолить легко можно! Как думашь, Рыба, много там таких как ты плавают? – захохотал Дамэ, локтем толкнув Рыбу в толстоватый бок, от чего она расплескала уху с ложки.

За это Рыба щёлкнула ему подзатыльник, но хохотать Дамэ не перестал, потому что подзатыльник был шуточный и небольный.

– Аяй, может, замуж её Морскому царю тут отдадим, а? Как думашь, возьмёт деушку нашу? Рыба всё ж? Може, нам перловин полных горстей насыплет.

– Ох, договоришься ты, домолотишься, молодик, сколь лет уж, а всё мальцом! – беззлобно сказала Рыба.

Сколь лет… а сколь?

…Аяя потеряла не токмо счёт времени, но всё, словно бы и память и чувства, одна тень прежней Аяи, хотя какой она была без невзгод и испытаний и мы с Рыбой не видали, но теперешняя, как отпечаток с матрицы шёл рядом с нами, оборотя лицо солнцу. Невозможно в этой тихой и бледной женщине было угадать ту, что поднялась в небо над несметным войском и сбросила весь его гнев молниями на врагов.

В тот день, когда на полуденной оконечности Великого Моря погибли все, кого она любила, она, победившая в итоге орду полуденцев, остатки которой прятались, в охватившем их ужасе, под животами своих уцелевших коней от молний, что сразили их товарищей, Аяя шла от царицы Арланы и юного царя Кассиана, стоявших над трупами великих предвечных братьев и царя Могула, окружённые верной геройской ратью Байкала непобеждённого и непобедимого, единого теперь навеки. Все смотрели Аяе вслед, замерев от восторга и скорби, потому что победа эта далась байкальцам страшной кровавой ценой, но не будь Аяи, победы вовсе не было. Когда я говорил это ей позднее, она, взглянув больными глазами, промолвила лишь:

– Дамэ, не будь меня, вообще ничего не было бы – ни подлой смуты, ни нашествия…

И переубедить её в том не было никакой возможности, тем паче я, посланник Ада, тот, кто помогал её врагам и всему был первый свидетель, знал, что это правда и Прародитель Зла всё затеял из-за неё, чтобы получить её себе. Так что говорить иное я пытался, но не мог быть до конца честным…

А в тот момент, никто не посмел последовать за царицей, да и кто мог? Одна Рыба, кулём свалившаяся с лошадки, с ошалелым видом сидела некоторое время на земле, но, увидев, что Аяя уходит, поднялась и пошла за ней, я же, так и не добравшийся до центра битвы и видевший всё издали, не мог себе представить, что уеду отсюда куда-нибудь без неё. Она спасла мне жизнь, она дала мне новую, странную, какую-то словно более настоящую, потому что в ней появилась неведомые дотоле боль, и слабость, и…чувства. И было их так много и так они были сложны, что я пока не научился ни разбираться в них, ни даже называть их правильными словами. Впрочем, я вообще ещё ничему тогда не научился…

Увидев издали, что Аяя вот-вот затеряется в деревьях, густо обросших скалы на полдень от места битвы, единственно, где никого не было теперь, ни полуденцев, ни байкальцев, я поспешил туда. И не сразу нашёл-от! Пометаться пришлось в страхе промеж деревьев, крича и выкликая её, и вдруг натолкнулся, она подняла голову, споткнувшись и ухватившись за толстую ветвь осины, и увидела меня.

– Дамэ… Так ты… живой? – спросила она без удивления, а словно желая узнать, я правда жив, или это видение и обман.

– Я – живой! – радостно сообщил я, хотя воодушевление моё было не слишком уместно.

– Живой… хоть кто-то… – проговорила она, попыталась сделать следующий шаг и упала, потому что оступилась и сильно вывихнула ногу, но упала прямо мне на руки, потому что я стоял в полушаге.

А сзади ломилась Рыба, как сохатый лось с шумом и пылью, ломая сучья, если бы не её громадность, так и не сразу поймёшь под слоем пыли и грязи, потому что ливень, обрушенный с неба Аяей, пыль на ней только размочил и размазал по лицу и одеждам. Сама Аяя была совершенно сухая, и пыли на ней не было вовсе, будто и не выскакивала она из-под камнепада. Но кровь на лбу и косице ещё блестела, так и не вытер никто…

– О-ох, догнала насилу… – задыхаясь, проговорила Рыба, останавливаясь неподалеку от нас и наклонившись, чтобы как-то выровнять сбитое бегом дыхание. – Ты, касатка, куды ж одна… и в лес… што ты, нешта можно такось? Не-е… я с тобою, ты уж мене теперя не бросай… Сама просила, не бросать тебя, а сама куды-то завеялась… И ты… – она поглядела мне в лицо. – Ишь какой, скорый, сразу тут как тута, в руци хваташь! От кобели-то! Спасу от вас нет!

– Ну что ты баешь-от! – возмутился я. – Ногу она подвернула.

– Ну, подвернула, пусь и лежит на своём месте, неча трогати, како дело тебе? Шёл себе и иди своей дорогой! А то ишь, хватает, рук некуда девать вам!

– Да хватит небылые слова говорить-то! Ничего я…

Но Аяя вдруг захохотала, прерывая нашу глупую перебранку, захохотала не человечески, не так, как смеются люди от радости или в насмешку, это и не смех получился, даже не хохот, а какое-то клокотание, припадок, словно она задыхается, выгибаясь и закрыв глаза…