– Я отвечу за себя, как за всех, – сказал я. – Уважаю тебя, Вералга, и за приют тебе исполать наша, но мне понятнее и больше знаком Анпу, не обессудь. Его я знаю, почитай, триста лет…
– Да и я некогда от ран лечила, – обрадованная моим выбором, выскочила Рыба.
– Тебя, Арит, не спрашиваю, муж и жена – плоть одна, душа едина, – сказала Вералга. – Что ж… Выбор одобряю ваш, сегодня скажем о том Арию.
Арий принял нас и слова Вералги не без удивления.
– Что, вправду, согласны Богу Смерти служить? Служба трудная, не прогадали? Может, Вералге отдадитесь? – сказал он.
– За женщиной почитай три сотни лет таскались по миру, участь незавидная, доля тяжкая, уж лучче при мущине, спокойнее и надёжней. Да и жирней, – сказала Рыба.
На это Арий весело рассмеялся.
– Что ж, Рыба, в житейской мудрости тебе не откажешь никак, ещё под Каюмом ты мне нравилась своей толковостью. Помнишь ещё те времена?
– Как же забудешь, Кассианыч…
Арий снова засмеялся и даже потрепал Рыбу по плечам. Вообще выглядел чрезвычайно довольным и, думается, мы трое к этому не имеем отношения.
– Арит не знает, что за Каюм такой, да, Арит? Ну, ничего, не тушуйся, привыкнешь. Мы, вишь ты, земляки, так что есть какие места вспомнить. Но… порасскажу о нашем Байкале вам, не порадуетесь…
Ох, права Вералга, прав Орсег, Арий затеял и провернул то, что мы видели явлением Гора, поразившим весь Кемет. Но как, и где ныне Аяя? Как мне узнать это? В разлуке с ней я начинал слабеть…
Дамэ… я и думать забыл о тебе, славный ты охранитель Аяи, моей потерянной любви. Не знаю, как я пережил эти дни, что проходят со дня вновь оборвавшейся свадьбы. Я даже не помню, что происходило, кроме Мировасора никого не помню возле себя. Он всё время был рядом, кажется не только днём, но и ночью. Он всё время говорил что-то, не смолкая, всё время отвлекая меня от мыслей о катастрофе, которую я не знаю, как пережить. И только благодаря ему и тому, что он всё время повторял мне, будто вкладывая в мой ум свои слова: «Ты царь, Кратон, тебе не дана жизнь сердцем, скрепи его и вспомни, для чего ты призван на землю…»
Советники, и приходившие со своими чаяниями и вопросами, которые необходимо было немедля разрешать вельможи, воеводы, союзники, вроде Фарсиана, что явился снова за признанием за Уверсут и её нерождённым ещё ребёнком прав… Я долго смотрел на него и слушал, что он говорит, хотя его слова, влетев в мои уши, поболтавшись в опустевшей странным образом голове, куда-то выскальзывали, не оставляя следов в сознании. Я спросил:
– Ты… как твоя жена, жива-здорова?
– Так, царь – ответил Фарсиан, побледнев от неожиданности, потому что до сих пор я не проронил ни звука.
– Ладно живёте с ней? – спросил я.
– Гневить Богов не стану, ладно живём, великий фараон.
– Так ты счастливый человек, Фарсиан… Что же ты, счастливец и баловень Богов, приходишь вынимать остатки души из меня, потерявшего всё, и единственную любовь, и единственного сына, наследника, свет моего сердца? Нет в тебе человеческого ничего?! Только бы взять своё?! Ты куда выше и ближе к царю, а значит, к Богам, чем весь остальной Кеми, но ты, неблагодарный, продолжаешь давить мне ногой на сердце и ядом пропитывать мой ум?! Уйди теперь же, Фарсиан, если не хочешь злого сердца моего испытать на себе!
Фарсиан отступил, бледнея. Не знаю, что было на моём лице, но на него подействовало, наконец, почувствовав, что мой гнев может стоить ему не только жизни, но и опалы всему его племени, он впредь держал себя со мной очень осторожно, а я от себя его далеко не отпускал, сделав главным воеводой.
