А ещё, оставшись здесь, мы узнали, что разнообразные горные козлы и снежные барсы забредали сюда, в эти прибрежные заросли нарочно к воде. Залетали и птицы, с годами их стало больше. И снег здесь вокруг озера не лежал, и вообще здесь было теплее, чем везде, потому что скалы защищали от ветров, а вода согревала воздух, она парила зимой, оседая пушистым инеем на ветвях деревьев, растущих по берегам, делая их сказочно красивыми. Вот только рыба в чудесном озере не водилась из-за странностей с водой. Зато её было предостаточно в ручьях выше и ниже по склонам…
Приземлившись на этой площадке, словно специально задуманной и созданной для нас двоих, мы с Аяей смотрели на озеро, на высокие снежные вершины вдали, казалось, они совсем рядом, на эту площадку и утёс, закрывающий её, мы молча смотрели на всё это, понимая, что нашли своё место, где будет наш дом в ближайшие годы. И кто знает, сколько лет. Я взял её руку в свою. Много дней мы были в пути, нас изгнали и мы бежали, поддавшись силе исторгшей нас из ряда себе подобных. А теперь, похоже, мы достигли места назначения. Аяя ответила на моё пожатие и сказала тихо-тихо:
– Будто для нас, Ар, а?
Раньше, в нашей с ней прежней жизни, она не называла меня «Ар», как Эрик. Тогда звала Арюшей, ну и Огником, как и теперь, откуда-то в ней всплыло это прозвище, а вот «Ар» – так звали меня в моей семье, это от Эрика.
Эта мысль кольнула меня, но я тут же отвёл её, словно рукой, только не позволить этому лёгкому зёрнышку ревности не только укорениться, но хотя бы задержаться на время, это легчайшее парящее семя превратиться в свинцовый неподъёмный груз. Я знаю, каково это, я уже ревновал её к прошлому, которого уже не было, сводя с ума себя и её. В таком далеком прошлом, которого она вовсе не помнит. Теперь всё хуже – Эрик жив и здоров и так же вечен, как и мы, и если мы свидимся снова, кто знает, не захочется ей снова быть с ним? Одна надежда, что самому Эрику к тому времени не захочется этого. И хотя эта надежда была очень слабой, я всё же решил культивировать её, потому что помнил, что мой брат легковесен и привык к счастью и удовольствию от жизни, любовные страдания не для него, к тому же он отлично может, и мог держаться с Аяей по-дружески, или по-братски, как ни назови.
Только бы сама Аяя не пожалела о своём выборе и чувствовала, что со мной ей куда лучше, чем с Эриком. А вот это сложно. Эр – прирождённый муж, ласковый и внимательный, заботливый, и даже верный. Я, к слову сказать, тоже был неплохим мужем своим давним жёнам, нетребовательным и отстранённым, я всегда был холоднее с моими жёнами. И я совсем не помню никого их, даже тех, кого, как мне казалось, я любил, они слились для меня в одно пятно, светлое, надо отметить. Но Эр, думаю, помнит многих. Он принимал их в сердце, раскрывал душу. Как и детей. Я – нет, с меня мои семьи соскальзывали как лёд с рек, без следа. Плохой, я, выходит, человек…
Я посмотрел на Аяю. Она одна для меня не просто важна, она мой свет, мой воздух, моя кровь, вся моя жизнь. Сказать ей «люблю», это так же мало, как солнечный блик на капле росы утром от света всего солнца. Я притянул её к себе. Всё это время, что мы бежим, мы предавались любви, на каждом привале, при каждом случае. Никто и ничто не мешало нам, ни снега и льды в начале пути, ни после, когда мы спали почти на подстилках из веток, мы не мёрзли в объятиях друг друга, несмотря на то, что у нас прикрыть наготу толком было нечем, мы торопились долететь куда-нибудь, где обретём, наконец, пристанище. И вот мы нашли такое место…
