– Потому ты… такой… ладный. Совершенный даже, и голос звучит, будто песня льётся… обычные люди не бывают такими… Хотя… – она усмехнулась как-то печально, опуская ресницы. – Люди бывают такие, что и… ангелы от зависти помрут…
Аяя встала из-за стола, взяла ненужные уже ложки, ещё горячий горшок, обняла рушником.
– Да не мой, Яй! – сказал я. – Само всё сделается.
Она села на лавку у стены, где у неё лежала книжка у лампы, стоявшей на окне, но ещё не зажжённой, хотя темень от хмурого неба заполнила дом, совсем черностоп, пока снегу дождёмся всё во тьме… В городе небо яснее, а вот тут в наших горных лесах, путаются тучи, висят по многу дней и сыплют дождём, ветры не сдувают их, как на берегу…
Моя Мурка подлезла под её ладонь и она, немного улыбнувшись и пуша длинные чёрные ресницы, ласково погладила её по спинке, которую та выгнула под её руку и замурчала громко.
– Если бы не книжки твои Огнь, совсем делать нечего было бы мне. Всю работу баальством своим делашь, – сказала она и посмотрела на меня. – Знаешь, ежли ты не хочешь, чтобы продолжила сопеть тут и ворочаться, конечно, отвези меня обратно к людям, но подальше токмо, на полдень, на восток не надо, туда боюсь я, там совсем по-иному живут, даже говорят с отличием, не смогу я… Отвези и отдай в какие-нибудь швеи или иные мастерицы, коли возьмут… Только туда, где женщины, куда мущинам ходу нет.
Она вздохнула, развернулась к окну, и мне стал хорошо виден её совершенный профиль, будто кто-то нарисовал на светлом фоне окошка утончённую изящную линию. Так и глядел бы неотрывно всю свою вечность…
Однако же, увезти сразу же не удалось. Вначале из-за обычной осенней распутицы, потом ещё тянул… Да и потрудиться надо ещё, найти ту ткачиху, али кружевницу, кто возьмёт неизвестную стриженую девчонку в учение.
– Я прилежная, ты им скажи, и умею много, матушка Орея, была добра и всему обучила меня, так и скажешь хозяйке, не объем её, в прибыль буду, – говорила она, когда время к зиме поворотило, и появился зимник, по которому сносно на полдень доехать можно, выбравшись из моего леса.
Я и сани подлатал, на базары и ярмарки в города, да и в сёла я езжу постоянно. Но и по зиме так и не собрался я отвезти её. Доверить Аяю чужим людям, знать бы точно, что не обидят, в новое, какое рабство не отдадут…
– Вовсе я не была в рабстве, Огнь, – удивилась Аяя, разогнувшись от своей работы, услыхав это слово от меня.
– Ты же сказала, что тебя продал во дворец твой брат.
Аяя улыбнулась. Кивнула, совсем уже весна заглядывала на наш двор, вышла она с корытом, стираные вещи развесить, потому что ежли пищу готовить я за многие сотни лет научился сносно, то стирка мне вовсе не давалась, чаще я просто выбрасывал тряпьё, предпочитая покупать новое. Это она тут мне и нашила и понавязала всего, одела с ног до головы, я только штуки полотна да шерсти привозил, тесьмы, да ленты и кудели, целые мотовила извела на меня пряжи самой лучшей. До сих пор никто так близко не жил со мной, чтобы заботиться, слуги были в моих богатых домах, так то не забота… И стирала, и гладила, для того я ей рубель со скалкой привёз из Авгалла. Я покупал ей и украшения и много, и даже попросил, чтобы убиралась в них для меня.
– Не обижай меня, радуй глаз красой своей чудесной…
Она улыбалась и не противилась, надевала и монисто, и ожерелья, и браслеты, и кольца на виски, и серьги, а уши-то только богатые и знатные женщины прокалывали под серьги, простые височными кольцами довольствовались.
