Горничная бросилась на колени и ловила руки Никеши, который, считая ее барыней, очень сконфузился, краснел, пыхтел, барахтался, поднимал руки вверх и прятал за спину.
– Помилуйте! Как можно… Не извольте беспокоиться!.. – лепетал он в смущении.
Между тем горничная кричала с отчаянием в голосе: «Батюшка, отец родной, благодетель, не погубите, не оставьте без куска хлеба, заставьте за себя вечно Бога молить».
Зрители уже не могли более притворяться, и общий единодушный хохот, огласивший комнату, окончательно сбил с толку бедного Никешу.
– Экой какой вы, Яков Петрович: это вы не выдержали! – говорил Неводов сквозь смех.
– Ну, да уж будет: что его мучить… Посмотрите: бедный вспотел, точно из бани вышел.
– Ну, будет и в самом деле. Ступай вон! – сказал хозяин, обращаясь к горничной.
– Ну, брат Осташков, спасибо: утешил! – говорил Рыбинский. – Да ты малый хороший, с тобой можно дело иметь: не сердишься.
– Я сам терпеть не могу этих несчастных, которые служат для общего удовольствия и потом вламываются в претензию, когда пошутишь над ними! – заметил Тарханов.
– Да он еще и теперь, кажется, не совсем образумился и хорошенько не понимает, что с ним было! – заметил хозяин. – Осташков, вы в самом деле не подумайте, что эта дама, у которой вы целовали ручку, жена моя. Это просто моя горничная девка… Ну-ну, не обижайтесь же: вы нас позабавили, за это я вам приготовил хороший подарочек, которым вы останетесь довольны.
Неводов ударил три раза в ладоши и вскрикнул:
– Эй!
– Вот еще! Смеет он обижаться: за это его можно так проучить, что своих не узнает! – примолвил Тарханов. – Велик он барин! Ты должен помнить, Осташков, что вместе с твоими душами, твой род нас наделил и рощами… Ты понимаешь… Жиг! Жиг!.. И Тарханов сделал известное движение рукою.
– Ну для чего же его стращать так? – возразил молчавший до сих пор Топорков. – Это нехорошо: он тоже дворянин!
– Нет, нет, это пустяки! – согласился Рыбинский. – Мы тебя в обиду не дадим, Осташков. Это вздор… он глупости говорит. Ты изъят от телесного наказания.
– Я никого не трогаю-с!.. Я бедный человек и должен все на себе переносить! – промолвил Никеша сквозь слезы.
– А условие, Осташков, не обижаться! Если не будешь уметь переносить наших шуток с тобой, тебя не захочет никто и знать… А будешь терпелив и умен, тебя дворяне никогда не оставят… Послушай, – обратился Неводов к вошедшему человеку, – там у меня в кабинете отобрано платье для господина Осташкова; поди помоги ему в него одеться. Подите же, Осташков, все, что там на вас наденут, будет ваше.
Осташков повеселел, улыбнулся и пошел за слугою.
– Нет, господа, его не надо запугивать: он малый, правда, глупый, но презабавный и не злой. Он может служить отличным шутом… – говорил Рыбинский, и все с ним соглашались.
– Однако, господа, пора, кажется, обедать? – спросил хозяин.
– Да уж давно пора бы, – отозвался Комков, – сегодня мне этот Осташков доставил отличный моцион: смерть проголодался. Отобедаем, а после обеда, господа, ко мне.
– Нет, нет, – возразил Рыбинский, – сначала ко мне и ночевать, а после, пожалуй, и к тебе; а то ведь от тебя, брат, не скоро вырвешься…
– Так уж я, господа, в таком случае домой, и буду вас ожидать к себе.
– Вот так уж не пущу домой… Полно, братец, а то все лежишь: право, ожиреешь, удар сделается… Нет, тебя надо протрясти хорошенько и разогреть твою кровь, а у меня есть чем. Я вам, господа, покажу новую личность у себя: Парашу. Как начнет плясать цыганскую… Фу ты, черт ее возьми, что это будет за девка… Огонь!.. Хоть сейчас в Москву в кордебалет. Посмотри, Комков, она разогреет твою кровь лучше всякого перца и водки… И этого гуся, Остатку, возьмем с собой: посмотрим, что с ним будет…
