– Ну и что ты тут встал? Давай уже, в барак дуй!
Из краеведческого экстаза меня вывел старлей с усами как у основоположника узбекского соцреализма – Хамзы Хакимзаде Ниязи.
Вышколенный усиленным режимом я не привык подвергать сомнениям приказы офицеров МВД. Однако беспрекословное подчинение приказам – подразумевает их точность и максимальную детальность. Ни одна падла мне до сих пор не сказала, в КАКОЙ барак идти.
– А в какой барак, гражданин начальник?
– В каком место есть – давай, дуй. Подъем завтра в шесть. Тут у нас с эти строго, не санаторий. И не зона.
Вот ведь – оказия! Я и забыл, что на свободе есть такая идиотская штука – выбор. Выбирай барак, какой нравиться, вот она – свобода. Свобода выбора. А по-моему, выбор, а в особенности выборы в нашей стране – тоже тот ещё абсурд.
Подумайте, почему-то вот в царской России царя не переизбирали аккуратно – каждые пять лет? Обходились ведь без этого фарса.
Представьте, московские ведомости того времени пишут: «Самодержец всероссийский, государь Николай II Романов выиграл очередные выборы и остаётся на четвёртый царский срок. Он теперь ограничен законом – с 7 до 5 лет. Таким образом, решившись на досрочные выборы, Николай II «потерял» два года царства. Но правду говорят: никогда не знаешь, где найдёшь, а где потеряешь. Отказавшись от двух лет царства в старой редакции конституционной статьи, самодержец фактически заручился поддержкой населения, как он сам замечает, на 10 лет вперёд».
Ну, вот, кажись, и жилье моё новое. На сколько я, интересно, тут застряну?
Барак колонки – это длинный коридор с покрашенным в тот самый, хорошо знакомый всем цвет баклажанной икры деревянным полом. Цвет пола в школах, больницах и тюрьмах.
По двум сторонам коридора – комнаты-ячейки. Соты, наполненные колонистами. Завтра в шесть утра великая страна их снова востребует.
Пришло время делать выбор.
Рванув первую же дверь, я вдруг сразу оказался на ярко освещённой сцене. На меня уставилось несколько пар недовольных глаз. Глаза источали неприветливую энергию. Обладатели глаз сидели вокруг небольшого столика. Столик украшали кильки в томатном соусе и колода карт. Мне показалось, что я уткнулся носом в картину «Псы играют в покер».
Рассмотреть их в достойных читателя деталях не удалось – какая-то грубая сила толкнула меня в грудь, и я снова очутился в коридоре с баклажановым полом.
В покер поиграть сегодня, видимо, не придётся. Хрен с ним. Главное чтоб в коридоре, продуваемом всеми ахангаранскими цементными ветрами, теперь спать не пришлось.
Мысленно перекрестившись – я толкнул следующую дверь.
Там, положив на тумбочку арестантскую газетку «Вакт» пил чай человек удивительной худобы и огромного роста.
Он мельком глянул на меня и тут же вернулся к своей медитации на стену барака. Иногда он прерывался, чтобы с хрустом сломать в костлявом кулаке сушку, и медленно, будто сделанную из золота, осторожно перенести её по крохе в свой по шагаловски кривой рот.
– Откуда сам?
Костлявый вопросил не отрывая глаз от покрашенной в мечтательно-голубой цвет фанерной стены.
– Ташкентский.
– Понятно, что ташкентский. Поэтому и Ахангаран. Все мы тут – ташкентские. С зоны-то, с какой подняли?
– Папской.
Это слово «Папской» я произнёс с лёгкой нежной ностальгией – будто говорил о месте, что пришлось покинуть против своей воли, и о котором я ещё долго буду скучать.
– Блатной?
