Деньги. Как раз весной Анна узнала, что у нее есть деньги. Вернее, нечто, стоящее больших денег – дом в Синтре, двухсотлетний особняк «Ласточка», семейное гнездо рода Оливейра, который перешел ей по праву прямого наследования. То есть, перейдет, как только будут должным образом оформлены документы.
– На этот счет у меня не очень хорошие новости, – вздохнул Джон. – Адвокаты работают, но вступить в права наследства ты сможешь в лучшем случае через год.
– Через год? – Анну словно ударили по голове.
– И это еще очень быстро, – неохотно признала Дина. – У нас и в обычное время бюрократия работает… э-э-э… по скрипу. А сейчас… сама видишь.
– И еще новость: дальние родственники старика не будут претендовать на наследство.
– Чего это? – удивилась Анна.
Она хорошо помнила, как заходился в криках тот тип, как называл ее мошенницей и грозился вывести всех на чистую воду. Он ведь уже мысленно продал «Ласточку», а на вырученные деньги мысленно уехал жить в Майами. А ведь сам-то он старику Оливейре даже кровным родственником не был – всего лишь муж внучатой племянницы.
– Их совершенно добровольное решение, – Джон произнес это таким тоном, что сразу стало ясно: добровольное, как же.
Методы Джона решать проблемы вызывали у Анны моральный дискомфорт. Этот эвфемизм она использовала для замены слова «страх». Ведь это нормально – бояться человека, способного на холодную просчитанную жестокость. А Джон совершенно точно на такое способен.
Страх, невольное восхищение, желание заслужить его одобрение и чувство безопасности, когда он рядом. Обида. Короткие вспышки ненависти. Весь этот тугой клубок взаимоисключающих эмоций мучил Анну до тех пор, пока Дина не сказала: «Да ты относишься к нему как к отцу». И еще сказала: «Но он тебе не отец. И он тебе никогда не причинит вред, по крайней мере, пока у него будет выбор».
Дина говорила сквозь зубы, словно признавала за врагом что-то хорошее. И ко всем Анниным чувствам добавилось еще одно – доверие. Она доверяла Джону, несмотря ни на что. Даже на то, что не знала его настоящего имени.
– Значит, это не родственнички, – заметила Дина. – И значит, дело не в доме.
– А может, они согласились не претендовать для отвода глаз. А сами хотят накопать на меня компромат, пойти в суд, забрать «Ласточку», а меня – в тюрягу!
Джон вскинул руки в примирительном жесте.
– Анна, я абсолютно уверен, это никак не связано с наследованием дома. «Ласточка» – твоя, и это факт, который лишь осталось закрепить юридически. Кстати, ты можешь ездить туда на совершенно законных основаниях.
– Я могу там жить?
– Можешь, если хочешь, никто тебя не выгонит. Но это же развалины.
– Зе живет, – возразила Анна, уже много десятилетий. – У него там теплая и сухая комната, нормально все.
Она и сама не знала, зачем упрямилась. Очевидно же, что жить в полуразрушенном особняке без электричества и воды, с прохудившейся крышей, выбитыми окнами и ветром, гуляющим по коридорам, невозможно. Чтобы чувствовать себя нормально в таких условиях, нужно быть сумасшедшим.
Собственно, Зе, старый мажордом, такой и есть – граница между прошлым и настоящим в его голове стерлась то ли от старости, то ли от потрясений. Он носил воду из колодца, грелся у дымящего камина и экономил свечные огарки в заплывших воском тяжелых шандалах. Он жил в своем личном Средневековье, а когда Анна попыталась вытащить его в городскую квартиру, сопротивлялся, словно дикий кот.
