– Уверовал, Глеб, уверовал! Прямо вот чувствую. Что-то в ней сидит недоброе, – Пересвет кинул на хозяйку дома презрительный взгляд. – Ну что ты, ведьма, довела мужика?
– Довела, Пересвет Лютич.
– У-у-у, зараза!
Ратник погрозил женщине кулаком и осторожно, без резких движений, двинулся к столу. Когда он подошел, между ним и безумным пастухом осталось чуть меньше пяти шагов.
Глазом, невидимым Глебу из его угла, Пересвет подмигнул женщине. Мол, делай, как я скажу.
– Да только и ты меня, Глебушка, пойми. Не могу я ее прямо здесь зарубить. Без суда-то.
– Почему?
– Так не раскалывается она, падлюка, – Пересвет вдарил тыльной стороной ладони о другую ладонь и указал на хозяюшку. – Смотри, какова. Стоит вся из себя такая, дескать, переживающая. Как будто бы и не ведьма вовсе.
– И что? Ты же сам сказал, что чувствуешь…
– Так мало ли что я чувствую? Ты представь, Глеб, что будет, если Рать начнет девок казнить за то, что кто-то что-то почувствовал? Это что ж тогда случится?..
…знамо дело что. Чума, паника, голод. И до кучи отборные страхолюдины, которых никаким на свете приданым замуж не сплавить. Святая Инквизиция в этом преуспела.
– Я ее с собой в Старый Порог заберу. Натопим смолы, наточим колы, вопросы каверзные подготовим. Мало-помалу, да расколется, стерва. А уж тогда и казним ее добрым людям на потеху.
– Тогда уводи ее! – закричал пастух. – Уводи ее из дома сейчас же! И чтобы духу ее здесь больше не было!
– Именно так я и поступлю, – согласился Пересвет. – Вот только сперва горло промочу, а то пересохло. Эй ты, ведьма! Ну-ка напои меня перед дорогой!
– Сию минуту, Пересвет Лютич.
Услужливая и суетная, женщина кинулась к крынке с молоком.
– И смотри там…
– А? – женщина замерла.
– Не трави меня!
– А, ну да. Как это я сразу не сообразила. Не буду травить, Пересвет Лютич, не буду.
– И еще…
– А?
Снова замерла. На этот раз, уже будучи готовой плеснуть молока в березовую чашу.
– Убери это убожество. Есть у тебя посуда побогаче? Глиняная, например.
– Есть, Пересвет Лютич, есть.
– Так и подавай мне ее. Не буду я из этих ваших плошек деревянных хлебать.
– Как скажете, Пересвет Лютич, уже несу.
– Потому что…
– А?
А действительно, почему? – задумался ратник. – Чего ж мне, собаке привередливой, из дерева не пьется?
– А потому что вот такая я собака привередливая.
– Ну да, ну да, Пересвет Лютич. Так вам-то можно. Вы же ратник.
На красной скатерке, прямо перед ратником, очутилась до краев наполненная кружка молока. Глиняная, как и было велено.
Пересвет Лютич принялся пить. Хлебал жадно, так что по щекам и шее побежали млечные струйки. Будь он красной девицей, цены б ему за такую выходку не было.
– Хорошо! – выдохнул ратник и поднял кружку над головой так, как если бы хотел со всей дури вдарить ей об стол.
Хотел об стол, а попал прямиком в рожу пастуха. Обожженная глина расквасила нос и разлетелась осколками.
В два прыжка Пересвет оказался подле Глеба и с силой оттолкнул от него девчушку. Та отделалась царапиной. Настолько легкой, что из нее и кровь-то постеснялась сочиться.
Завязалась борьба. Пересвет навалился сверху и схватил руки пастуха. Из положения снизу, имея опору, Глеб оказался сильнее и его нож двинулся на ратника. Еще чуть-чуть. Еще немножечко и острое лезвие войдет в печень одноухого.
Но таким ли Пересвет Лютич был человеком, который побоится какой-то там раны и ударит обидчика сапогом в пах?
