– С семьёй то позволите проститься, господин унтер-офицер?
Коржнев заколебался. Тащиться через всё село с арестованным совсем ни к чему, но и не дать ему с родными повидаться как то не по-христиански. Да и не плохой вроде господин, вон как уважительно обратился.
Коржнев вышел на крыльцо и, увидев крутившегося возле калитки мальчишку, крикнул: Сбегай-ка за женой Кузинского, да поживее. Скажи, её Пётр Иванович кличет.
Спустя какое то время, в избу вбежал Стёпа Кузинский. Вбежал, но увидев незнакомых людей в форме, остановился, поклонился и чинно подошёл к отцу.
– Зачем звал, батя?
– А мать что не пришла?
– Да бабушка с ведовкой Дуняшу воском отливают, а мамка помогает им.
Кузинский вопросительно поглядел на Коржнева, но тот сделал строгое, «казённое» лицо. Пётр вздохнул и, повернувшись к сыну, проговорил:
– Ну, ладно, Стёпа. Мне в Барнаул ехать. Скажешь матери, что вернусь не скоро. Очень не скоро… А про меня, чтобы ни говорили, знай – я ничего дурного не делал.
– Батя! – только-то и сказал Ступа и слёзы ручьём потекли по его лицу. Всё понял малец. Понял, что арестовали отца, понял, что больше никогда не увидит его.
Кузинский обнял сына, погладил по голове и по приказу унтер офицера Коржнева вышел из избы.
Несколько ранее взяли под стражу крестьянина Морозова. Арестовали его за длинный язык. Говорил, что власти мужику житья не дают, что горно-заводские живут хуже, чем иудеи во время египетского пленения, и его, хоть он не заводской, и живёт не бедно, начальство зажимает на каждом шагу. И, что самое страшное, говорил, что на своём подворье он сам царь и будь он царём в России, обустроил всё так, что «хрестьяне» не знали бы бед. А про государя Павла говорил, мол всё это брехня, что он за мужиков стоит, такой же барский царь, как и все прочие, и дурачок каких поискать. Только, в отличие от царя Ирода, младенцев не бьёт.
Удивительно, но на него долго никто не доносил. А кто хотел свести его в могилу, тот был уверен, что это сделали уже до него, а коли не арестовывали до сих пор, значит, считают, что не крамольны речи его. Но один человек всё же решил настрочить на него бумагу, этим человеком был староста Филонов. Накляузничал и дело завертелось.
Завели на Морозова дело о «Предерзостном употреблении имени царя», а на Петра Ивановича Кузинского «Дело о преступном потворствовании Морозову».
И повезли бедолагу в тобольскую палату суда и расправы, но не знал этого Пётр Кузинский, думал, что для него всё ограничится барнаульской гауптвахтой, потому и Стёпе говорил про Барнаул.
Глава 2. Живы божьей милостью
Долго смотрел Степан вслед кибитки, увозившей его отца в далёкие края. Сначала он не понял, почему такая спешка, почему отец не дождался матери, но когда увидел, как повели отца двое с ружьями по бокам, а отец посередине, а у старшего в руках отцовская шпага, опутанная ремнями, понял, что отца арестовали.
Когда повозка скрылась за спуском к реке, Стёпа побрёл к матери с тяжёлой вестью. По дороге попался староста, Пётр Сысоевич. Обычно, увидев Стёпу саженей за пять, начинал пялиться в глаза, ждать, когда он с ним поздоровается. Самому-то с отроком первым здороваться неловко, но и вызвать неудовольствие дворянина Кузинского было боязно.
А ныне прошёл – морду воротит. Стёпа поклонился, так староста сплюнул в сторону и что-то пробурчал про врагов царёвых.
Злость и обида вспыхнули, сожгли вялость, вышибли слёзы и повернули его к избе Морозовых. Кому же ещё рассказать, как не другу, тем более, у него та же беда.
