Написала письмо Калинину девочка Маша Чулденко, надела валенки большие, залатанные, не по размеру, накинула на тонкое тельце шубейку и вышла из дома. Полы шубейки по снегу волочатся, широкую полосу оставляют и заметают следы Машенькины, а идти далеко – на край села, где в маленькой избе сельского совета, в маленькой комнатушке стол стоит маленький и за этим столом сидит сельский почтальон, – он маленький и худой, а сумка у него большая и в ней газеты и письма, по домам их разносит, а те письма, которые принимает, штампует и в город Красноярск отправляет.
Пришла Маша в сельсовет, подошла к маленькому столу, за которым сидел маленький, но большой по должности человек – почтальон и сказала:
– Дяденька возьмите письмо моё, я его дедушке Калинину написала.
Посмотрел на девочку почтальон и сказал, что за иногороднее письмо надо заплатить двадцать копеек.
Вынула Машенька денежки из кармана и положила их на стол перед почтальоном.
Насчитал почтальон 18 копеек, подумал минутку и сказал:
– Иди домой, деточка, отправлю я твоё письмо до города Москвы, а там как Бог даст.
Через полмесяца подъехала к дому Агафьи Еремеевны Чулденко большая чёрная машина. Вышли из неё люди в чёрном, зашли в дом Агафьи Еремеевны, окинули его бедное убранство строгим взглядом и один самый важный начальник – большой толстый человек громко проговорил: «Кто здесь Маша Чулденко?»
На печи что—то зашуршало, и с неё спустилась маленькая девочка.
– Я Маша, – сказала она, низко опустив голову.
– И сколько тебе лет девочка? – спросил её большой главный начальник.
– Восемь, – ответила Маша.
Гости переглянулись. Не могли поверить своим глазам. Худенькой, маленькой девочке, как только увидели её, мысленно дали не более четырёх лет.
– И кто же письмо написал, которое ты отправила в Москву товарищу Калинину? – спросил её второй начальник, тоже большой и упитанный человек.
– Я, – ещё ниже склонив голову, ответила Маша.
– Ты писать умеешь? – вновь обратился к ней главный начальник.
– Я в школу два года ходила, потом дома книжку читала.
– Вон оно, что… сама говоришь, это хорошо. А кто надоумил тебя письмо написать товарищу Калинину?
– Никто, дяденька, – всхлипнув, ответила Маша, – сама. Мамочка у печи ворону варила, а я писала.
– Ворону? – одновременно проговорили большие толстые начальники.
– Мама её нашла, она не убивала её, дядечки! Она не виноватая! Во дворе нашем ворона лежала, – испугано выпалила Маша, предполагая, что сказала лишнее, за которое можно понести наказание.
– Вот тебе листик бумаги, напиши—ка и нам письмо, – подойдя к столу и вынимая из портфеля белый в клеточку листок и карандаш, проговорил второй начальник.
Маша села на лавку, придвинула к себе листик, взяла в руку карандаш и посмотрела на начальника.
– Пиши. Здравствуй, дедушка… – начальник призадумался.
– Каверин, – подсказал главный начальник.
– Да, Каверин. Пишет тебе девочка Маша. Мы живём плохо…
Начальник смотрел, как Маша пишет, потом сказал:
– Хорошо, достаточно, – взял письмо и, внимательно рассмотрев его сказал. – Молодец, девочка. Теперь я точно знаю, что это ты написала письмо.
После этого начальники вышли из дома, сели в чёрную машину и уехали.
Агафья Еремеевна, подошла к дочери, села рядом с ней на скамью и тихо заплакала.
– Будь, что будет! Пусть будет так. Что мучиться! В лагерях—то оно могёт быть ещё и лутше. Там могёт быть кормют, а здеся, – утирая слёзы краешком узелка головного платка, – не жизть. День, два, может месяц, и помрём все.
