– Я никого не жду. Дядя Ваня, поглядите в окно сначала.
Время на дворе было опасное, кругом шаталось много всякой шпаны, беспризорники шныряли по подвалам, воровали еду, выклянчивали деньги, разносили инфекции. Орудовали под Москвой и бандитские группировки. Ваня не раз предупреждал всех, чтобы вели себя осмотрительно. Воров и рецидивистов после войны расплодилось множество.
Иван выглянул в тёмное вечернее окно. Ничего не было видно из-за разросшихся ветвей деревьев. Только огромная белая луна освещала часть лестницы, ведущей к двери. Смутно различался силуэт какого-то мужчины.
– Не открывай! – со страхом в голосе зашептала Оля.
– Не бойтесь! Я все понимаю. Попытаюсь выяснить, кто это там.
За дверью был слышен топот шагов: тяжелый и глухой. Стучали в дверь несколько раз. Наконец стал различим голос за дверью.
– Иван, открой дверь, пожалуйста. Это Степан, мы с тобой вместе воевали. Не бойся, это я. Мне идти некуда.
Иван приложил ухо к самой двери, и наконец-то он четко расслышал слова говорящего человека. Он узнал голос Степы.
– Степа, ты? – закричал резко Иван. – Открываю!
Ольга со страхом смотрела на мужа, но тот дал знак, чтоб все успокоились.
– Свои, не бойтесь, – произнес тихо Ваня.
Иван осторожно открыл защелку на двери. В полутьме он с трудом узнал стоящего на пороге друга, с которым во время войны съел пуд соли.
– Степка, дорогой! – кинулся Иван к другу. – Живой, черт! Как я рад! – продолжал он с восторгом.
– Да вот видишь, живой! Только руку сильно «поцарапало». Степан показал на левую руку, ниже локтя был пустой рукав гимнастерки: рука была оторвана снарядом.
– Ох, какая жалость! Как же тебя угораздило? – участливо причитал Иван, обнимая и усаживая Степана на диван. Тот молча и тупо уставился в ночное окно.
– Ну, ничего, главное, голова цела и сердце стучит. Как ты нашел меня? Долго ехал? Почему идти некуда? – сыпал вопросами Ваня, с жалостью и любовью смотря на друга.
Тут в комнату вошли Ольга и дети. Степа встал, поклонился и дружелюбно познакомился с Олей и детьми. Мужчины вдвоем удалились во двор и долго о чем-то переговаривались.
Через какое-то время Иван вошел в комнату и вкрадчивым голосом, как бы извиняясь, спросил Олю:
– Оля, Степе негде жить. Его родители погибли во время блокады Ленинграда от голода. А дом их через какое-то время разбомбили. Власти обещают обеспечить жилплощадью, подыскать что-то подходящее. Но не раньше, чем через 2–3 месяца. Он очень ослаб за последнее время, слишком много горя и нервотрепки по поводу жилья пришлось пережить за это лето. К тому же он весь июнь и июль пролежал в госпитале, силы его и психика на пределе. Ему, конечно, нужен покой и какой-то уход. Я оставлял ему наш адрес на всякий случай. Он сначала даже не хотел брать его. Но вышло так, что кроме меня, ему и обратиться не к кому. Жалко его, хороший парень. Не повезло страшно. И полруки лишился, и старых родителей, и жилья в придачу. Неужели мы не поможем?
Ольга вся встрепенулась, стала обнимать Ивана, гладить по голове, по плечам. По лицу ее текли слезы, которые она не успевала вытирать.
– Да как же не помочь, Ванечка? – сквозь слезы еле шептала Оля. – Поможем, чем можем. Вижу, что Степан хороший человек, да и не в этом дело.
– Очень хороший, – отвечал Ваня. – Скромный интеллигент из Ленинграда, прежде работал в конструкторском бюро. Семья у него из потомственных питерских инженеров. Да и мы со Степой сразу же подружились, как встретились на сборах в Прибалтике.
