Ее время лилось, не прячась за обстоятельства, она была, дышала, она была, чувствовала, она плыла вместе с нами и порхающе торопилась на отходящий в светлое будущее завтрашний день, тик-так, тик-так – невозможно остановить.
Семилетним ребенком Евгений видел ее гуляющей со школьной подругой, беззаботно болтающей самыми живыми словами.
– Да, да, – говорила звонко Катерина, не спеша раскачиваясь на качелях вместе с подружкой, – ну подумаешь, забыла учебник, ерунда.
– Ерунда, – отвечала уверенно, беззаботно в легкой задумчивости подруга, качаясь чуть сильнее.
Теплые тени лета мягко закрывали половину детской площадки.
– Э-эх, – кошкой спрыгнула Катерина со своей качели и, точно рассчитав взмахи качели подруги, подбежав с коварной тихой улыбкой, стала раскачивать ее еще сильнее, не выдержав после первого толчка и рассмеявшись вырвавшимся на свободу детским гласным смехом.
– Аа… нет-нет, – оглядываясь в улыбчивой растерянности, загоготала подруга и, неуклюже спрыгнув после третьего толчка, схватила школьный портфель и со словами «Догоняй, догоняй!» рванула в сторону хлебного магазина.
А когда они возвращались, он выдел ее довольную улыбку, прищуренные от пронзительного солнечного луча глаза, легкость детской походки и беспечное выражение светлого лица, обремененное детской безрассудностью хорошего настроения.
Она держала в руке шар (с большое яблоко) воздушной кукурузы, склеенный глянцевой желтоватой карамелью и облитый темной шоколадной глазурью. Чуть откусывая, она улыбалась и протягивала руку с лакомством подруге.
Когда они подошли, этот все еще шар, облитый шоколадом, казался ему неизведанной вершиной вкуса, которая тянула к себе, не отпуская его голодных глаз.
– Дай мне немного попробовать, – сказал Евгений, завороженный красотой близкой сладости.
– Нет, не дам, – категорично-спокойно прогремело изо рта Катерины. – Нам и так мало. – И она кокетливо откусила еще один маленький кусочек.
– Ну, чуть-чуть совсем, – просил он, упоенный покачиванием сладостями в ее цепких паучьих пальцах.
– Нет, – отвечала она, даже не смотря на маленького Евгения. И после секундной задумчивости: – Покупай, – спокойно, сухо сказала Катерина, смотря то на сладость, то на подругу. – Ты знаешь, сколько это стоит?
– Сколько? – с въедливым интересом спросил Евгений, ожидая приемлемой суммы в несколько рублей, естественно, не обладая вообще хоть какими-нибудь деньгами.
– — Ха-ха, – удивленно усмехнулась Катерина. – Хм, хм, шестнадцать, – прогремела она. – У тебя есть шестнадцать рублей?
Евгений понимал, он отчетливо видел, что весь мир уплывает, отдаляясь от него, и он чувствовал, что больше никогда не дотянется до этой и до других, каких бы то ни было сладостей, он видел, как меркнет свет.
Посмотрев на Евгения, Катерина прислушалась к своему мысленному шепоту, снисходительно, жалостливо выпалив в ответ: «Ладно, бери», и, улыбнувшись подруге, протянула ему небольшой кусочек счастья.
Уже скоро и далеко на окраине города, в десяти километрах, и совсем близко, на соседней зеленой улице, вечерний алый закат легко омывал угрюмую облицовку укромных квартир, трудолюбивых горожан, этих свидетелей вездесущей божественной повседневности.
Вечная дева, кто ты? Фиолетовые волосы, укрывающие бледную кожу головы, желтые глаза и бездонно-синие зубы, обрамленные бирюзовыми пухлыми губами, это ты?
И два миллиона лет, одно это мгновение, это ничто без ничего, даже без пустоты. Шаг, шаги, шагов, семь, пять, три и жужжанье запертой пчелы, юное солнце, и я требую, я хочу, мне нужно, прости, я плачу, нужно. Я боюсь признаваться, кричу. Я боюсь сказать. Я боюсь, мама, милая мамочка, ты мир, ты тянущая мне руку, дающая и укрывающая.
