– Тоже мне охранничек, – пробормотала она и склонилась над гнездом.
Три яйца. Чуть меньше куриных, пестрые и странно вытянутые. Лавиани подумала, что, должно быть, здесь обитают птицы, плевать хотевшие на жару и палящие солнечные лучи.
Она не собиралась рисковать, убирать добытое в сумку, чтобы полакомиться в лагере. Разбить их во время спуска, а потом прыжка на гребень бархана сойка не желала и потому, держась за скалу лишь одной рукой да ногами, выпила все три яйца, одно за другим, радуясь, что успела до того момента, как те превратились в птенцов.
Спуститься обратно было делом техники, хотя она и ободрала предплечья об острые каменные ребра и в раздражении зашипела на себя за неловкость. Прыгнула, извернулась в воздухе и ловко приземлилась на склон, не обращая внимания на загудевшие ноги. Песок мягко дрогнул и потек из-под подошв ботинок.
Ей хотелось петь, что для Лавиани было само по себе странным выражением хорошего настроения, и сойке пришлось задуматься над этим. А затем глупо хихикнуть.
– Что, забери меня тьма, происходит? – изумилась она своему поведению и расхохоталась пуще прежнего.
Уморительно смешно!
Соображала сойка всегда быстро и легко сложила два и два, придя к осознанию печального результата. В следующую минуту она избавлялась от столь дорого доставшихся птичьих яиц, а после в несколько глотков осушила флягу и распрощалась с только что выпитой водой.
Затем сидела на гребне бархана, мрачная, но все еще периодически разбираемая совершенно неадекватным хохотом, ощущая, что возникшее в желудке внезапное онемение исчезает точно так же, как появилось.
– Проклятые птахи! – зло сплюнула она. – Проклятые карифские птахи! Я уже всем сердцем ненавижу это герцогство и всех, кто в нем обитает.
Бархан под ней мягко вздохнул, словно живое существо.
– Да вы издеваетесь, что ли?! – задала Лавиани вопрос Шестерым, которые вряд ли могли ее слышать.
Между тем наклонная поверхность пришла в движение, и находившаяся на самом верху сойка уже через несколько секунд очутилась гораздо ниже.
– Рыба полосатая! – крикнула она в пространство и бросилась параллельно склону, желая забраться обратно и не оказаться погребенной под песком.
Тот жадно хватал женщину за ноги, они утопали в нем, точно в вязком болоте, пришлось бежать едва ли не на четвереньках, словно обезьяна. Поняв, что уже не успеет, что ее вот-вот перемелет этой огромной массой, в которой каждая песчинка, точно наждак, сдерет плоть с костей, и Тэо с Шерон никогда в жизни не выкопают их из-под этого завала – она потратила еще одну способность. Бабочка исчезла, и ускорившаяся сойка переместилась на каменистую площадку, избежав опасной осыпи.
Лавиани тут же натянула на лицо обмотанный вокруг шеи клетчатый платок и, закрыв глаза, пережидала, когда осядет повисшая в воздухе проклятущая охряная пыль. Внезапно ее сильно и требовательно дернули за лодыжку. Так сильно, что она едва не потеряла равновесие и не грохнулась оземь. Извернулась, выдергивая ногу из хвата, и пнула не глядя, здраво полагая, что никто из ее спутников не позволил бы с ней подобную шутку.
В плотной желтой дымке она увидела несколько поднимающихся изможденных фигур. Еще больше их копошилось в бархане, на том месте, где песок сполз, обнажив то, что скрывалось под ним.
– Проклятье, Шерон! Проклятье! Опять! – выругалась сойка, отступая от мертвых, пока еще сонных и мало понимающих, что рядом с ними дармовое мясо.
