– Вудэн не жаден. И даже если ваш заяц не вовремя проснулся, его заберет кто-то другой. Менее щепетильный. Например, Дзэд, Равви или Варац?
– Но это не их храм. ― Удивленный Бьерде даже заставил себя оглядеться. Нет, ничего нового, знакомые чудовища, которых мог породить только один бог.
Эльтудинн улыбнулся. Ничего веселого в улыбке не было.
– Как изгнанник могу сказать, что все мы тянемся друг к другу. И ноги сами несут нас к тем немногим счастливцам, что все-таки обретают дом. Вдруг они и нас впустят?
– Что вы имеете в виду?..
Бьердэ сам прекрасно понял подтекст, и он ужасал. А Эльтудинн определенно понял, что он понял: не стал отвечать. Вытер нож, отвернулся от алтаря. Величественный силуэт его был таким черным, что сливался с фресками, горели только глаза. А заостренные уши и слегка заросшее молодое лицо придавали сходства со зверем, дружелюбным, но не становящимся от этого ближе. Не боится, что обделил Вудэна… Не считает, что, если, например, жертву заберут Воинственные Близнецы, кого-то ждет беда. А что считает сам Бьердэ? В комок каких тревог он постепенно превращается? Даже у самого него никак не получалось ответить, одно он знал: что никому ничего не расскажет. Но за беременной Ширханой будет присматривать еще въедливее.
– Могу я помочь вам чем-то еще, маар?
Бьердэ медленно покачал головой и поблагодарил жреца, глядящего все так же пристально, теперь с легкой насмешкой, с немым «о, я чую ваш страх». Как никогда остро он подумал, что Эльтудинну тут не место, никогда он тут не приживется на тех условиях, в которые поставлен. В этом городе, в храме, среди жрецов ― в нем все еще живет совершенно иная суть. И однажды она прорвется, и хорошо, если никто не пострадает. Точнее, хорошо, если пострадают лишь те, кто подлинно заслужил расплату.
– Что ж. Будем надеяться, что кошмары оставят вас, ― сказал Эльтудинн, снова смиренно и участливо.
…И что они не придут наяву, как опасаются некоторые. Но Бьердэ ответил лишь:
– И все-таки этот храм великолепен.
Осталось научиться славить тьму, не боясь того, что она так близко. Граф Энуэллис хотел, чтобы люди уважали ее, а не чтобы утонули в ней.
Эльтудинн промолчал. Бьердэ поблагодарил его и поскорее ушел, ни разу не оглянувшись на окровавленный жертвенник. Но даже на улице, в прохладной тени персиков и аромате увядающих роз, ему все мерещились круглые, распахнутые заячьи глаза, а в них ― отблеск прерванного сновидения.
Говорят, звери видят сны лишь о лесах и садах. Говорят, сны эти безмятежны ― кроме тех, что предваряют холода. Холода вот-вот должны вернуться на Общий Берег. О чем был заячий сон на алтаре?
И звенели мечи, и дрожала земля. На одном пустыре пробивалась из пепла жгучая Крапива, другой захватывал колючий Чертополох. Всюду среди этих сорных растений торчали только кости и камни, камни и кости, и небо над ними было сверкающе-синим, огромным, немым. Оттуда глядели древние созвездия ― боги глядели на погибающий Людской Сад. Слишком много трав, мало света. Камни и кости, кости и камни.
Когда-то один-единственный род забрал себе гербовый цветок самой Светлой Праматери ― Незабудку. Короли те были справедливы и милосердны, храбры и заботливы, сияли и завораживали. Перед ними из поколения в поколение склонялись. Казалось бы, Незабудка мала: не задушит Розу и Персик, Бузину и Крапиву, Чертополох, Жасмин, Лилию, Полынь. Незабудка мала… но в ее лепестках само небо. А побеги стремительно разбегаются и множатся. Но однажды в роду Королевской Незабудки появился тот, кто потерялся в траве. Он цвел блекло, да и себя продолжил лишь тремя побегами, а те были столь тонки, что нуждались в опоре. Отец понимал: в этой земле им не найти ни воды, ни света. И отпустил их на поиски счастья.
