– Однажды я уничтожу тебя… Ненавижу тебя.
– Это не так. И мы оба знаем это, не так ли, мой маленький бог?..
Её пальцы нежно пробежали по его кисти, по наручу и выше к плечу.
А потом она поцеловала его и соблазнительно провела языком по плотно сжатым губам. Это не было отвратительно… и именно потому он питал отвращение к себе самому…
– Ты был самым приятным моим заданием, Ренэф…
Самым приятным…
…заданием…
Судорожно вздохнув, он проснулся и рывком сел, инстинктивно схватив лежавший рядом кинжал. В шатре было темно – рассвет ещё не наступил. Вокруг плескались тени, но ни одна из них не была воплощённой.
Ренэф в сердцах сплюнул и зачем-то отёр губы, горевшие так, словно поцелуй Мисры заклеймил его только что, а не тогда, в проклятом ущелье. Как же некстати! Впрочем, кошмар о той ночи снился ему уже не впервые, возвращаясь в разных вариациях. А смерть его воинов приходила к царевичу во снах именно в таком воплощении, в воплощении его краха – красивой женщиной с золотыми волосами, облачённой в лёгкий эльфийский доспех. Богиней войны, величественной и непокорной, преисполненной достоинства. Утончённым оружием Данваэннона, нацеленным ему точно в грудь.
Иногда ему снился допрос в шатре, но во сне Ренэф делал последний шаг, позволяя себе обладать ею. Впрочем, обладать богиней войны было невозможно – она поглощала его без остатка, низвергала в бездну, где он с трудом мог найти себя.
Иногда Ренэф видел, что убивает Мисру, но это не приносило удовлетворения. И когда он спрашивал её – почему всё случилось так? – в ответ слышал только смех, тот самый смех, с которым она отступала, забирая его хопеш.
– Ненавижу тебя, – прошипел царевич в темноту, дополнив слова цветистым ругательством.
Сон, разумеется, улетучился. Оставалось только позавидовать солдатам в мирно спящем лагере. Ренэф подумал было присоединиться к часовым, но поймал себя на привычном уже ощущении, что видеть никого не хочет. Притом сейчас не хочет даже сильнее, чем все предыдущие дни.
Началось всё с деревни Сафара. Теперь старостой там был Титос, старший сын Сафара и Алии. Младший – Працит, который ещё до взятия города, принёс Ренэфу злополучное ожерелье из стеклянных бусин и не побоялся сообщить о фатальном промахе, – решил остаться с родителями в Леддне.
Повсюду по дороге до бывшей границы с Лебайей – ныне уже леддненской провинцией Империи – рэмейским воинам оказывали радушный приём. А уж жители селения, в котором солдаты Ренэфа и Нэбвена когда-то прожили не одну неделю, и которое потом защищали от наёмников Ликира, и вовсе превзошли себя в гостеприимстве. Но слишком много неприятных воспоминаний было связано для Ренэфа с этими местами – вероломное нападение на лагерь, отравление «Пьянящим вздохом»… Мисра. Здесь-то недавнее прошлое и решило напомнить о себе отвратительными сновидениями, и Ренэф не пожелал гостить дольше, чем требовалось.
Кто-то из солдат просил царевича о дозволении остаться в деревне. Ренэф дозволение дал. Пока он оставался командиром взвода[1] и хоть что-то мог сделать для своих воинов… для тех из них, кто остался в живых. А по прибытии в столицу остатки его отрядов всё равно будут расформированы. Ренэф не мог отвечать за чужие жизни. Ему не требовался приказ отца, чтобы понимать это, – что бы там ни говорил Нэбвен. И сейчас служба простым солдатом где-нибудь в самом дальнем гарнизоне казалась ему наградой.
