– Выходи! Кто бы ты ни был, мирянин! – достаточно громко произнес Дионисий, и эхо гулко отозвалось под сводами.
Наваждение какое-то. Это, наверное, потому что храм стоит на месте языческих капищ. А где, спрашивается, строить базилики? Не за стенами же города? Издеваются демоны, терзают душу, а все потому, что грешен Дионисий, и грехи его тяжкие. Монах склонился перед распятием и стал изливать душу, просить милости Божией, после каждого слова отбивая поклон.
Мог ли думать мальчишка-вандал, попавший в плен после разгрома Карфагена, что станет евнухом, презираемым всеми? Именно спасаясь от этого презрения, он сбежал в монастырь, и стал назиреем. Церковь не отказывает тем, кто ищет утешения и утешает, принимая в свой мир, где тоже нет равенства. Да, прошлое забыто настолько, что секретарь епископа не мог вспомнить даже имя того паренька, который часто прогуливался по улицам Карфагена Вандальского и ловил восторженные взгляды обывателей. Так и казалось, что не было стольких лет рабства. Открыл глаза и увидел снова храм, построенный на задворках Великой Империи.
Нет! Ну, кто же все-таки ходит по храму и мешает благочестивым размышлениям? Это все, наверное, от голода. Дионисий отошел в сторону, чтобы креста не было видно, достал из тайника мясную лепешку и флягу с терпким вином. От одного только запаха жареного мяса, монашек чуть не захлебнулся слюной. Какая тут вода с сухарями? Да и с водой в Херсонесе летом проблемы! Дионисий немного успокоился, рассудив, шаги чудились от недостатка телесной пищи. Ведь духовной он отведал с избытком. Пусть отец Иоанн над собой измывается, побеседует с посланником, а то возомнил о себе Бог, знает что. Вот Дионисий много не жаждет от судьбы. Будет тихо доживать в монастыре, где непременно хороший виноградник и роща оливковых деревьев. Духовные дочери и сыновья будут искать утешения в словах благочестивого игумена, и приносить богатые дары. Хорошо! А епископом становиться не надо. Хлопотное это дело и не всегда прибыльное. Сереет уже, и пора готовить храм к заутрене, хоть и тяжело это на сытый желудок.
Дионисий подошел к алтарю и чуть не потерял сознание. Только этого не хватало для полного счастья. Какой там монастырь, если теперь отправят в египетскую пустыню грехи замаливать, а митрополит даже не взглянет в сторону ослушника. Это же надо умудриться прозевать золотое распятие и чашу для причастия!
Поплыло все перед глазами Дионисия и не только у него, но и даже Иоанну стало неуютно, когда он увидел реликвии у себя на столе. Их доставил посланник патриарха, явившийся под утро в дом духовного пастыря херсонеситов. Было нечто настораживающее в этом гонце. Казалось бы, человек человеком, а какой-то скользкий и невзрачный тип, который всенепременно доложит обо всем высшему начальству. Да, тут вспомнят и о резне на ипподроме, и слишком ретивое пастырство в Вифинии, и мало ли чего еще. И это припомнят. Какой владыка – такова и паства!
– Что это значит, почтеннейший? – задыхаясь от злости, процедил Иоанн, – Неужели кир Дамиан приказал осквернить храм в городе, где вера пока не крепка? Пока!
– Напротив. Кир Дамиан очень высокого мнения, о епископе Херсонеском и считает его верным сыном церкви, но я посмел показать, что Вы пригрели ядовитую змею. Кроме того, кир Дамиан передают на словах, что укрепление веры – дело церкви и вам запрещено обращаться за помощью к мирянам, ибо империя опять на грани войны с Персией, – скрипучим голосом ответил посланник, – До меня дошли слухи, что епископ немного не в себе. Кого Господь наказывает – того лишает разума.
