«Хозяин иногда посвящал меня в свои дела – должен его адъютант и секретарь знать его планы, чтобы предусмотреть меры предосторожности, обезопасить его от врагов, а их, врагов народа, кишмя кишело вокруг. Шеф как-то сказал: «Довериться некому: тот двурушник, тот в прошлом с троцкистом в дружбе состоял, а этот – не знаешь, кому служит». Я в тот год был рядовым охраны, да и лет-то мне было чуть больше двадцати. Правда, ростом был выше других, да и силой природа-мать не обидела – мешок груш поднимал одной рукой… Однажды пришли с шефом и следователем в камеру, было это, если память не изменяет, в тридцать восьмом, – военный следствию показания давать отказывался. Зашли, смотрю – в углу стоит вояка в гимнастерке со следами от трех ромбов на петлицах – по-нынешнему генерал-лейтенант, высокий, глаза сверкают, кулаки сжаты, лицо в ссадинах. Шеф к нему: «Чего вы упрямитесь? Все ваши уже дали показания. Вы же с Тухачевским в Германию ездили? Ездили. Там вас и завербовали. Подпишите показания, и делу конец». «Почему бьют, товарищ секретарь?» – прохрипел комкор. «Бьют не по своей воле – дайте показания на Рокоссовского и на вашего командующего округом». «Никаких показаний давать не буду! В Германии действительно был с Тухачевским, но никто и никогда не вербовал меня. Это же, – комкор показал на лежащие на столе листы бумаги, – ложь! Он же все выдумал!» И кинулся комкор на следователя. Тут я вступился. Пришлось одним ударом свалить на пол не в меру горячего комкора. Была силушка, была…
Да, так вот, той осенью тридцать первого шеф был чересчур беспокойным, ждал кого-то, суетился, на столе – схемы горных дорог, пастушьих троп, горных селений. Трижды с ним в горы поднимались: к озеру шли то по дороге, то по тропам. Это сейчас я такой предусмотрительный – людям не верю, а тогда я всем доверял, каждому слову внимал. Горы я любил. Стою в охране, а сам вершинами любуюсь. Знаете, какие красивые вершины на закате солнца! Золотом они усыпаны, солнечным теплом душу греют. Глаз не оторвешь!
А какая там тишина! Орел в небе, а на земле слышно, как шуршат перья его крыльев. Стою, любуюсь, значит, орлом, заходом солнца, горными вершинами, и вдруг чья-то рука на мое плечо: «Что вы там, товарищ Гваришвили, увидели?» Голос хозяина! Резко поворачиваюсь – знакомое пенсне. «Тишиной и закатом любуюсь, товарищ начальник ГПУ», – отвечаю. «Нашли чем заниматься! Ваше дело другое – все видеть сквозь камень, сквозь деревья! Ежесекундно искать глазами врага – вот главная задача, товарищ Гваришвили». «Слушаюсь», – отвечаю.
Стал замечать, что хозяин ко мне присматривается, разговоры часто заводит, выспрашивает о людях охраны, о ее начальнике. Ну, думаю, в чем-то ошибся. Страшно стало – вспомнился Цулукидзе. Тоже из охраны. Что-то кому-то сказал – донесли. Исчез Цулукидзе, как в воду канул. Его мать долго письма писала, спрашивала о сыне…
Чем же, думаю, не услужил хозяину? Ни с кем никогда ни слова – рот на замке, как требовал начальник ГПУ. Сон потерял, аппетит пропал. Наган из брюк не вынимаю на всякий случай.
