Берлин, Александрплац - страница 27

мы с тобой еще поиграем, Готлиб. Так вот, сидишь это, сидишь, умишка-то для размышлений не хватает, потому что у нас, перевозчиков мебели, больше насчет мускулов да широкой кости, а все-таки в один прекрасный день возьмешь да и скажешь себе: черт подери, не якшайся ты с этими людьми, иди ты своим путем. Подальше от таких людей! Знал я одного коммуниста, так он толще, чем я, был, в девятнадцатом, дрался вместе с нами на баррикадах в Берлине[137]. Тогда его не заловили, так он после этого ума набрался, познакомился с одной вдовой и стал работать у нее в магазине. Пронырливый парнишка, понимаешь». – «А как же он к вам попал-то?» – «Да пытался провернуть какие-то свои делишки. Ну скажи сам, Готлиб, какое нашему брату дело до судов, до полиции, до политики? Мы там всегда стояли друг за дружку, и если кто пытался кляузничать, то его накрывали втемную. Но все-таки лучше не иметь дела с другими. Это – самоубийство. Пусть они себе как хотят. А ты оставайся порядочным и сам по себе. Вот мое правило».

«Вот как? – сказал Мекк, холодно взглянув на него. – Значит, по-твоему, остальные пусть убираются к черту? Ну и тряпка ты, ведь от этого мы все погибнем». – «Пусть убирается к черту кто хочет. Это не наше дело». – «Франц, ты старая, мокрая тряпка, и меня не переубедишь. И тебе еще придется поплатиться за это, Франц».

Франц Биберкопф гуляет по Инвалиденштрассе, с ним его новая подруга, полька Лина. На углу Шоссештрассе, в воротах, продаются газеты. Там стоят люди, болтают между собой.

«Внимание, здесь останавливаться не разрешается». – «Неужели нельзя уж и картинки посмотреть?» – «Если вам нужно, то купите. А проход зря не загораживайте». – «Болван!»

Из железнодорожного проспекта. Когда у нас на нашем холодном севере наступает неприятная погода, какая обычно бывает в период между сверкающими снегом зимними днями и первой весенней травкой, нас неудержимо влечет – этому влечению более тысячи лет! – на солнечный юг, по ту сторону Альп, в Италию. Кто настолько счастлив, что может последовать этому влечению[138]. «Да вы напрасно расстраиваетесь. Вы только обратите внимание, как люди одичали: вот, например, какой-то субъект напал на одну барышню в вагоне городской железной дороги и избил ее до полусмерти из-за паршивых пятидесяти марок». – «За пятьдесят марок и я это сделал бы». – «Что?» – «А вы знаете, что такое пятьдесят марок? Нет, вы не знаете, что такое пятьдесят марок. Это – уйма денег для нашего брата, целая уйма, понимаете? То-то же! Вот когда вы будете знать, что такое пятьдесят марок, я буду с вами дальше разговаривать».

Фаталистская речь рейхсканцлера Маркса[139]: То, что должно свершиться, находится, согласно моим воззрениям, в руках Господа Бога, предначертавшего каждому народу его судьбу. Поэтому все дела людей остаются незавершенными. Мы можем лишь посильно и неустанно работать согласно нашим убеждениям, и потому я буду верой и правдой служить своему делу на том посту, который ныне занимаю. Позвольте, господа, закончить мою речь наилучшими пожеланиями успеха в вашей трудной и требующей больших жертв работе на благо нашей прекрасной Баварии. Желаю вам счастья в ваших дальнейших стремлениях. Живи так, как ты бы того хотел, умирая, приятного аппетита[140].

«Ну что, все прочитали, господин хороший?» – «В чем дело?» – «Может быть, придвинуть вам газетку поближе? У меня был тут как-то один господин, так я ему подал стул, чтоб было удобнее читать». – «А вы выставляете свои картинки только для того, чтобы они…» – «Это мое дело, для чего я выставляю свои картинки. Ведь не вы мое место оплачиваете. А таких любителей дармовщинки, которые норовят прочитать газету, не заплатив денег, мне тут совершенно не нужно; они только настоящих клиентов отпугивают».