– Кэт, если тебе нужно где-то пересидеть, всегда можешь приехать ко мне.
Я надеялась, что она откажется. От нее веяло хаосом, смесью голой уязвимости и бессердечной резкости – от этой смеси легко устать. Я не могла считать, кто она такая, жестокая или милая, – и то, и другое было для нее естественно.
– Вряд ли ты этого хочешь, – ответила она с пугающей прямотой. – Спасибо тебе, но со мной довольно тяжело. И мне кажется, с тобой тоже. Ну, ты приятнее и людям больше нравишься. Давай познакомь меня с кем-нибудь.
Я подвела ее к Габриэлю и его компании, но она почти не поздоровалась с ним, а другие – французские парни – с усердием ее проигнорировали. Таким парням приходится выносить ужасные боль и страдания, но игнорировать красивых женщин. Они знали, что с ней у них нет никаких шансов, и делали вид, что им это и не надо, переключая внимание на более доступных девушек вроде меня.
– Откуда ты? – спросил один из них.
– Мои родители из Франции, но я выросла в Лондоне.
– О, знаешь французский?
– Нет, – соврала я.
Кэт подозрительно на меня посмотрела: она знала, что я говорю по-французски. Но не стала спорить. Но я не вернула ей моральный долг и вскоре смоталась с вечеринки, когда она была в туалете. Я была разочарована: вечер не оправдал моих ожиданий от берлинской домашней тусовки.
По дороге от Габриэля я впервые прошла мимо Темпельхофер-Фельд. Темпельхоф раньше был аэропортом, извилистые контуры его терминалов были спроектированы любимым архитектором Гитлера Альбертом Шпеером, но десять лет назад весь воздушный трафик перенесли на юг в Шёнефельд, а садовники, скейтеры и бегуны застолбили себе старое место. Тем вечером было тепло и в парке было полно дружеских компашек, устроивших барбекю, и завернутых в пледы парочек. Я преисполнилась какой-то запретной надежды, увидев эти простые человеческие радости в месте, предназначенном для машин, промышленности и войны. Темпельхофер-Фельд все еще выглядит как аэропорт: взлетные полосы нетронуты, старые знаки по краям предостерегают от опасности приближения авиатранспорта. Линия горизонта не искажена деревьями. Я положила велосипед на землю и достала телефон. Смотрела, как солнце садится, в слоу-моушен. Окна терминала горели, будто в пожаре, огни взлетной полосы мерцали в угасавшем свете. Я сделала фото и поставила как обои телефона, сменив ими Прингла, котенка, которого я приютила, живя в Лондоне.
* * *
Я доехала до дома и забралась в кровать, но не могла уснуть. Хотелось есть. В холодильнике не было ничего, что мне нравится, а шкафчики были намеренно пустыми, потому что дневная Дафна знает, что у ночной Дафны слабая воля. Но иногда дневная Дафна сбрасывает оковы, и ночная Дафна устраивает полуночный пир. В ту ночь я съела банку такого странного, густого протеинового йогурта, который продается в Германии и зовется кварк, со стевией и пыльной на вкус морковью, а потом уснула на несколько часов.
Утром я рано проснулась и побежала по парку Хазенхайде, уже едва смотря на извилистые дорожки и своих гамбийских сторожей, потому что спешила насладиться своим новым открытием – Темперхофер-Фельд. Он был весь мой. Небо нависало над головой, светясь протоново-голубым, который выцветал в белый у горизонта. Я сделала несколько кругов по периметру и пробежалась по главной взлетной полосе. В западной части аэропорта витал запах бриоши, абрикосового джема и кофе, который, оказалось, доносился от фабрики «Лейбниц» за парком.
