– Жорж, мне кажется, наш опыт с Чугуниевым и Туттой был удачным! Ведь она появилась в кафе именно после того, как тот принялся жевать те же сладости, что и в момент их единственной встречи!
Г-н Павленко покачал головой.
– Да, вы правы. Эксперимент завершился. – Внезапный ветер играл его шевелюрой. Город обретал очертания. – Видите ли, коллега… Я долго искал, что же делает человека человеком. Разум? Да, но не до конца. Разум – непременное, но не достаточное условие. Не хватает малости, какой-нибудь капли гранатового сока, чтобы те же купаты не потеряли своего доброго имени. Я всё ещё задаюсь вопросом: неужели это любовь? Не есть ли это шестое чувство, отличающее человека от обезьяны?
– Не совсем, – сказал я, – не просто любовь. И не столько любовь. Неразделённая, отвергнутая, несчастная, чувство к несуществующему, не имеющему опоры. Умершая надежда. Обманутая мечта.
Жорж щёлкнул пальцами, протянул руку, подобно Пушкину, читающему «Полтаву», и произнёс:
– Нас определяет противоречие!
Тротуар, покрытый мелкой плиткой, узкий, длинный, мокрый и холодный, как шея плезиозавра, изгибался и терялся впереди из виду, возможно, там окунаясь в ледяную реку. Его гладкая поверхность едва слышно шелестела от соприкосновений с ветерком, талой водой и ногами прохожих.
В западной стороне бледное пятно солнца почти пробивалось сквозь дымчатую завесу туч. Серые дома, выстроившись вдоль дороги, иногда перемигивались между собой, то освещая окна изнутри, то гася свет, будто пребывая пока в неуверенности: надолго ли хватит солнца.
Мне пришлось вернуться за забытым зонтом. Повторно выходя из кафе, я взглядом попрощался с Туттой. Её спутник сидел к выходу широкой спиной, вследствие чего рассмотреть его бородатое лицо было возможно лишь в зеркальных очках дамы.
«А ведь я его, похоже, знаю», – вдруг подумалось мне. – «Ездит на дорогой машине и испытывает взаимообратную антипатию к собакам. Кроме того, он не человек».
Я поднимался по ступенькам и соображал, что же делать мне с этаким знаньем, стоит ли им делиться и вообще, может ли знание о мире влиять на мир. Толкнул податливую дверь и, напевая под нос «человек собаке друг, это знают все вокруг», снова шагнул в туманистый воздух.
Г-н Павленко рассеянно глядел на голубей, вдруг разом оторвавшихся от земли – возможно, они ему напоминали стаю встрепенувшихся крыс, только сизых, с крыльями и без ушей. Ведь, в сущности, что мы знаем об образах, возникающих в иных головах?..
«Однако Жорж должен был узнать своё изделие. Разве что только пластическая операция… Или же он имеет свои резоны не замечать толстяка, равно как и тот – Жоржа».
– Коллега, – сказал я, – что за имена стали появляться. Взаимопроникновение культур – процесс полезный для понимания друг друга, но ведь он угрожает самобытности. Смотрите, уже сейчас трудно встретить немца, не понимающего по-английски, трудно встретить англичанина, обходящегося без немецких сосисок или китайских петард. Так, скоро говорить станем на английско-мандаринском наречии, а по улицам нашим зашагают раскосые Джоны с Туттами.
– А что, ведь Тутта – это совсем не плохо. – Произнёс Жорж и процитировал Яна Экхольма: – Исключительное существо из самой добропорядочной семьи на свете.
– Позвольте, так вы изволите спорить с опасностью уменьшения уникальности во всём?
– Коллега, вы всё ещё не до конца прониклись сутью противоречивости, вытекающей из сложности жизни вообще и деятельности разума в частности, лежащей в основе человеческого общества. С одной стороны, человечество существует как процесс преобразования энергии в упорядоченность, в усложнение собственной структуры и окружающего мира. Поэтому, кстати, слияние социумов в единое человечество попросту невозможно.
