Вальдхаузен чистит ружьё, машинально орудуя шомполом, и говорит:
– Кстати, об охоте. Вы наверняка не знаете, как бьют белку. То есть, людей интересует, конечно же, не жалкая тушка, а роскошная шкурка. Так вот, пока дилетант выстрел за выстрелом разрывает бедняг на части, почём зря переводя дефицитный, надо сказать, мех, знающий человек, приметив зверька на стволе дерева, тихо поднимает ружьё, и, держа белку на прицеле, неслышно заходит по кругу, пока от неё на мушке не останется видна одна голова. Вот тогда охотник стреляет точно в глаз, и на землю падает аккуратно обезглавленное тельце.
«Да, – подумал я, – эти головы сведут меня с ума».
Лесник замолчал. Я гляжу на его спокойные движения, медля и не желая нарушать размеренность положения дел, но, всё же, вдоволь насладившись паузой, задаю вопрос, не требующий, как мне кажется, особых раздумий:
– А знаете ли вы, что такое опустошение? – Собственно, и вопросом это назвать нельзя, скорее намёком на новую тему разговора. Когда спешить некуда, мысли вязнут в тишине. И голос лесника, сидящего напротив, теперь долетает не сразу, будто нет ему начала, и доносится он со стороны, и нас разделят воздушный океан.
– Опустошение, известное дело, это когда ружьё наводят на цель, нажимают на курок, и гремит выстрел – вот тогда тянет пороховым дымом, эхо гудит в голове, а внутри всё замирает, только сердце колотится в пустоте. Это и есть опустошение. Но опытный стрелок таких мелочей уже не замечает.
Он поднимает ружьё, согнутое в колене, и смотрит на просвет.
Вальдхаузен проходится по комнате, подбрасывает в печь поленья. Всё-таки, житьё вдали от людей заставляет заботиться о себе совершенно прямо – человек вынут из сложно переплетённой системы социальных отношений, он сам себе и врач, и повар, и друг, и недруг, и судья. Нужно быть сильной натурой, чтобы все занятия, которые в обществе мы распределяем по интересам, делать самому. И уж если с чем-то не справился, надо иметь мужество и строго осудить виновного, и принять наказание, и простить. У сильных людей доброе сердце. Орудуя кочергой, лесник продолжает разговор:
– Вот вы говорите, пустота. Но ведь она не существует. Пустота – это то, чего нет. Смотрите, я бросаю в огонь дрова. Пламя обнимает податливый материал, превращая деревяшки в тепло. Но когда поленья сгорят, их не станет, и возникла бы пустота, но вся штука в том, что её нет. Она – просто обозначение нестыковки между нашей памятью и настоящим, которое отличается от прошлого. Существует только в людских головах.
«И точно, с кем бы человек ни общался, на самом деле он говорит сам с собой, – думал я, имея в виду, что слышишь только то, что можешь понять, а значит и придумать самостоятельно, – и эта сентенция лесника поинтересней его охотничьих историй».
– Но позвольте, а как же насчёт вакуума? Не станете же вы отрицать его наличие в космическом пространстве, ведь это давно установленный факт. Можно сказать, что вся наша вселенная есть пустота с редкими вкраплениями звёзд! – Впрочем, со смелой метафорой я немного погорячился, но Вальдхаузен, преображающийся из простоватого охотника в тонкого философа, великодушно не воспользовался моей ошибкой. Он слегка улыбается да ворочает угли.
– Вот такой вот парадокс: вакуум – есть, а пустота – не существует. Вы должны понимать разницу между физическим каркасом мира и человеческим космосом. Так, используя, образно говоря, нижний уровень реальности, мы питаем организм, ходим друг к другу в гости, запускаем спутники. Да, кстати, я почитываю некоторые материалы, так профессор Джим Датор из Института изучения альтернативных вариантов развития будущего, к примеру, полагает, что человечество всерьёз займётся колонизацией Марса в течение ближайших 30—50 лет. И, между прочим, так как Марс весьма удалён от Земли и перелёты между ними крайне дороги, то космонавтам, астронавтам и прочим тайконавтам придётся оставаться на месте прибытия, чтобы стать колонистами и в последствии эволюционировать в иную форму жизни. Так и будет, если не применить для перелётов другой способ, основанный на верхнем уровне реальности.
