Возвращаясь домой, я подумал, что меня, наверное, скоро вновь предложат исключить из союза. Это не такая уж большая неприятность потому, что творческому человеку совсем не обязательно с кем-то объединяться.
А может выяснится, что «шестерки» несколько переоценивают любовь нынешнего президента к Дзержинскому, а, следовательно, недооценивают нормальность нашего президента.
Тогда меня снова начнут цитировать.
Вообще, творческий союз, это место интересное. И некое представление о том, что это собрание единомышленников, верно только в том смысле, что единомышленниками можно считать и скорпионов в банке. Только одно ядовитое жало каждого, заменяется множеством более тонких жал – ревностью, амбициями, неудовлетворенным самолюбием, завистью к чужим успехам, а, иногда, даже к чужим неудачам.
Здесь дело не в том, что собираются негодяи, художники ничем не хуже других людей.
Скажем, поэтов или углекопов.
И каждый по отдельности, сам по себе, человек очень милый, и в смысле общения, превосходящий среднестатистического современника. Просто вместе им собираться нельзя.
Это противопоказано самой природе процесса, потому, что любой, кто занимается творчеством, индивидуалист по природе.
По природе творчества.
И исключения, вроде Кукрыниксов, только подтверждают это уже тем, что являются исключениями. А то, что в любом творческом союзе больше всего людей, не имеющих к заявленному творчеству никакого отношения, делает союз довольно комичной помесью между базаром и вокзалом.
С другой стороны, союз гарантирует некие привилегии, от пенсии до возможности взмахом красной книжицы, продемонстрировать божью отметину.
О том, что это, возможно, каинова печать, остальные люди не знают, да и не надо им этого знать.
За свои услуги, союз изредка берет чисто символическую плату безропотностью при соприкосновении с лицемерием.
Впрочем, и здесь, он прикрывает каждого своей массовостью, как сумерками.
Никакими реальными льготами теперь никто из членов не пользуется, потому, что дефицита нет. Нечего доставать, ни путевку в дом отдыха, ни мебель для спальни. Все равно, за все нужно платить деньгами, и я совсем не думаю, что деньги изобрел дьявол.
Дьявол изобрел дефицит.
Вернее, то, что к нему ведет…
Когда я открывал дверь, телефон уже звонил:
– Привет. Есть заказ на портрет большого человека.
– Заказ – это хорошо.
– Какие у тебя отношения с коммунистами?
– Нормальные. Меня от них тошнит.
– Ну, это у тебя личное.
– Нет, общественное…
Звонил Эдик, один из тех, что все знают, но ни к чему не имеют отношения. Иногда он поставлял мне заказы, при этом, наверняка, не плохо наживаясь на мне – вокруг любого художника, величиной больше мизинца, таких эдиков крутится целая стая. И, в определенном смысле, их число – это критерий величины художника.
– Мне казалось, что твоя жизнь это учебник здравого конформизма, – проговорил он.
– Учебник здравого конформизма – это светофор на перекрестке, – проговорил я…
То, что я не символ принципиальности, мне понятно давно. Это в наше-то время, когда выясняется, что я единственный, кто был комсомольцем, ходил на выборы и на демонстрации. Так и встает картина из прошлого: на мавзолее все политбюро, а по Красной площади, в гордом одиночестве, бреду я с тысячей транспарантов на плече.
Больше того, по всему выходит, что именно я привел президента Ельцина к власти, потому, что один я за него голосовал. И я один не знал того, каким плохим он станет президентом.
