– Слушай, Люся. Ты ведь стихи пишешь. Переведи вот это. У меня не получается. Все равно заработанные деньги будут общими. А я, чтоб не терять время, буду дальше работать.
– Хорошо, – ответила Люся. – Переведу.
Я написал ей подстрочник. Она взяла его и отправилась на кухню рифмовать, а заодно и попить кофе. Через два часа я закончил работу и собрался идти к Степанову. Перед уходом заглянул на кухню к Люсе.
– Ну что, перевела?
– Перевела, – отвечает она как-то смущенно. – Только, знаешь… Нужно немножко в одном месте подправить.
– Ерунда! Степанов подправит.
Она протянула мне листок сложенный вчетверо.
– Спасибо, – ответил я. Сунул, не глядя, листок в папку, оделся и отправился к Степанову.
У него дома мы раскрыли листок, и я прочитал вслух следующее:
«В КОВЧЕГЕ ВСЕ ЖИВУТ ВДВОЁМ.
И ЭТО КАЖДЫЙ ЗНАЕТ.
А КЕНГУРУ ЖИВЕТ С СЛОНОМ!
ТАКОЕ ЗДЕСЬ БЫВАЕТ!»
Степанов удивленно приподнял брови и погрузился в молчание. Мне даже показалось, что прошла целая минута. Наконец я собрался с духом и сказал:
– Ну как тебе? По-моему неплохо… Только вот это «с слоном», по-моему, не вполне удачно? «Со слоном», понятное дело, правильнее, но зато в ритм не укладывается. Как думаешь, оставим все как есть… или что?
А он взял у меня листок со стихотворением, потом протянул мне его обратно и мрачно сказал:
– Знаешь, ты этот перевод не выбрасывай! Мы его потом в какой-нибудь авангардистский журнал отошлем.
Стихотворение спустя две недели перевел Ваня Писаренко. Получилось, кстати, очень неплохо. Но даже теперь первый Люсин перевод мне нравится значительно больше. А этот новый я позабыл. Наверное, это потому, что я до сих пор еще люблю Люсю, а заносчивый авангардист Писаренко мне совершенно безразличен.
Андрей Аствацатуров
Три дня назад в переходе меня остановил худой небритый мужчина с хмурым лицом.
– Вы, – говорит, – Асва-та-ца-та…
– Да, – сухо перебил я, – что-то в этом роде.
И посмотрел «строго и со значением». Так обычно на людей смотрят заведующие кафедрами, особенно недавно назначенные. Мол «что вам, гражданин, угодно».
– О! – обрадовался мужчина. – А я – Кирилл, помните?
Нет, Кирилла я не помнил.
– Ну, Кирилл же, – подсказал он доброжелательно, – муж Маши Сидоровой.
Это его «муж Маши Сидоровой» нисколько не внесло ясности и даже немного вывело меня из себя. С таким же успехом он мог сказать «я – муж Иры Петровой» или «Жени Ивановой».
Было шумно, мимо нас в обе стороны шли люди.
– А-а… – чтобы показаться вежливым, я всей физиономией изобразил узнавание и выдавил улыбку… – Здрасьте… А вы… это какими тут, как говорится, судьбами… живете здесь, да?
Муж Маши Сидоровой насупился и коротко кивнул. Живу, мол. Повисла пауза.
– Ладно, – произнес я, наконец, и, чтобы выглядеть любезным, а главное поскорее закончить разговор, добавил: – Маше большой привет.
Муж Маши Сидоровой взглянул на меня, будто не понимая, и вдруг лицо его сделалось бешеным.
– Маше?! – закричал он. – Маше привет?! Какой еще «привет»?! Мы с ней развелись пять лет назад! Она мне изменила!
Я сочувственно покачал головой и поспешил откланяться.
– Привет… привет еще ей, стерве, передавать! Не на того напал… – слышал я за спиной.
Оказался, как видите, виноват.
А ведь всего-навсего хотел показаться вежливым.
Андрей Аствацатуров
