– Пу-ум, Пу-ум, – донесся вдруг громкий стон.
Пум в это время протирал стаканы. Вообще, это была работа Бошки, но ранним утром клиентов не было, и нужно было чем-то заниматься – грибуны не любят бездельничать.
– Пу-ум, что это было? – дрожащим голосом спросил, спускавшийся с лестницы, сутулый грибун.
К внешности его надо было привыкнуть: длинный унылый нос, рот, словно сползший вправо, брови шалашиком и тоскующие глаза, опушенные длинными ресницами. Если он начинал говорить, то хотелось поскорее сбежать, чтобы не слышать бесконечные причитания. Даже шляпа у него всегда была помята и наводила на грустные размышления. Это был Буги Нытик, брат жены кузена отца Пума. Он приехал только вчера, но Пуму казалось, что Буги торчит здесь уже год.
– Что это было? – повторил Буги раздраженно.
– Что именно? – поинтересовался Пум.
– Вытье в соседней со мной комнате. Ты разве не слышал?
– Нет, – покачал головой Пум, и тут же на него обрушилось недовольство родственника.
– Очень пыльно, я тут задыхаюсь. Кровать скрипит, подушка неудобная, мне кажется, что я спал на бревне, шея онемела. Хорошо хоть прихватил из дома змеиную мазь. Потом, что это за картина прямо над кроватью? Она, наверное, тонну весит; несколько раз просыпался, думал, что свалится и приплюснет, – буду как черепаха. И с утра пораньше эта вешалка, безголосый осел, завелся: "Едва дождался я рассвета, чтобы бежать к тебе, Иветта!"
– А, это Эрвин, – невольно засмеялся Пум, – он недавно помолвлен, сердце поет.
– Уж лучше б оно молчало, – пробурчал Буги. – Нашел чему радоваться: уж эта Иветта ему косточки пересчитает, всю кровь профильтрует.
– Зачем ты так? – удивился Пум. – Я знаю Иветту, премилое создание, невинное дитя.
– Знаем, – махнул рукой Буги, – все они поначалу премилые.
Грибуны в большинстве своем народ семейный, дружный и многодетный. Наперекор традиции Буги шел по жизни убежденным холостяком. Уже много лет родственники безуспешно пытались его женить, так как были уверены, что семейная жизнь смягчит его сердце, но он яростно сопротивлялся.
– Дай-ка мне стакан горячего молока с медом, – попросил Буги – Смесь отвратительная, но у меня болит горло, подхватил-таки какую-то заразу.
“Хоть бы, правда, не заболел, – думал Пум, – тогда таверна будет сотрясаться от его воплей и жалоб, и все клиенты разбегутся”.
Он подогрел родственнику молока и не пожалел две большие ложки вкусно пахнущего меда. Буги сел за столик у окна и попробовал напиток, держась за стакан обеими руками.
– Духи там раньше были, что ли? – бормотал он. – Словно жасмин жуешь.
Пум услышал стук копыт во дворе и радостные приветствия Бошки. Дверь распахнулась, и в таверну вбежал Юниэр.
– Здорово, дружище! – заорал он и, подхватив грибуна под руки, повертел им в воздухе.
Пум сиял от восторга. Из всех дуборосов этот был самым любимым. Юниэр заметил Буги, медитирующего над стаканом молока.
– Привет, друг! – сказал он, хотя видел его впервые. – Как жизнь?
– Хуже не бывает, – с наслаждением выдал Буги свой любимый ответ на этот дурацкий вопрос, но руку, протянутую Юниэром, пожал: ему польстило, что дуборос его заметил.
Юниэр заходил в таверну "Большая Пирушка" перед поездкой к Эребу. Они проговорили с Пумом всю ночь. Грибун радовался за друга и убеждал его согласиться стать королем. Он, Пум, гордился бы таким правителем, как Юниэр, и с радостью ему подчинялся. Теперь Пуму не терпелось узнать о результатах переговоров. Но сначала он накормил и напоил друга и только потом стал расспрашивать.
