И о том, что когда-то эта чертова гора принадлежала монастырю.
До секуляризации 1786 года Михайловский был отдельным княжеством – маленьким царством. И старожильцы любили вспоминать, что владели не только монастырской Михайловской горой – их монастырю принадлежало пол-Киева: и Крещатик, и половина Печерска, и часть Клова, и все земли от Львовских ворот до Шулявщины.
Теперь же монастырь зависел лишь от помощи царской казны и подношений своих прихожан, посещавших Михайловский ради честных мощей святой девы Варвары
– Что с тобой происходит? Неужто ты впрямь собирался обетницу у Варвары украсть? Или дразнил меня? – спросил Алексей у Федора.
– Может, дразнил. А может, и собирался… Возьму вот и украду, – приятель смотрел на проплывавший по Днепру пароход с большим колесом. Раньше они часто вместе глядели вслед челнам и гадали, куда плывут все эти люди, но нынче спрашивать не было смысла – заранее известен ответ. Из Киева, прочь, прочь от смертоносного дыхания холеры.
Снизу, с Подола, летел похоронный благовест.
– Но зачем?
– А затем, что больно ты, Алеша, послушный, – сквозь зубы проговорил Федор.
– Я же послушник… не буду слушаться – так сразу ослушником стану, – пошутил Алексей.
– Ты в Варвару свою точно влюблен, – сказал Федор.
– Как мне не любить ее? Она меня от смерти спасла – исцелила! А завтра она всем-всем поможет.
Тут Федор почему-то спорить не стал. Спросил:
– Пойдешь с Петром завтра на похороны в Лавру?
– Кто же мне во время холеры такое послушание даст?
– Неужели твой дядька не верит в защиту святой девы Варвары? – поддел Федор. – Знаешь, чего он к тебе, христовенькому, мальчонку привел? Ты один тут так красиво сказки рассказываешь. Ты один во все это ТАК веришь… ты, и может, еще старец Пафнутий, но он уже одной ногой в могиле.
– Ты тоже веришь, несмотря на дерзновение свое… хоть и не признаешься, – возразил Алексей.
Бывало, Федор не ограничивался полумерами, и не только залезал на монастырскую ограду, но и слезал с другой стороны, – лез прямо в бесовское чрево Владимирской горки – и шел гулять по Городу. Рассказывал он, как любит ходить по улицам и заглядывать в окна, смотреть, как люди живут, как ненавидят и любят друг друга. Особенно беспокойным приятель становился, когда весна вступала в свои права, и за монастырскими стенами пенились белым цветом деревья, а днепровские дали зазывали его в неизвестность, и гудки проплывающих мимо пароходов заставляли мечтать о путешествиях, приключениях, других городах.
Но с тех пор, как холера стала стучаться в дома, Федор утратил интерес к ночным экспедициям.
Смерть зачастила в Святой Город.
Чума выкосила Киев в 1710-м, и в 1770-м. Холера, индийская болезнь, явилась в 1830-х и с тех самых пор приходила в Киев-град, как к себе домой.
И обе моровицы не щадили никого – ни стариков, ни детей, ни мужчин, ни женщин, ни грешников, ни святых… никого, кроме монахов Михайловского!
Умирали от морового поветрия праведные лаврские старцы, уходили в иной мир насельники Николаевской пустыни, отлетали к богу невесомые души христовых невест во Флоровском женском, и соседний Софийский монастырь, бывало, терял половину своей братии… Лишь за белые стены Злато-Михайловского не смели входить три старухи: Чума, Холера и Смерть. Хоть монастырь не запирал во время мора свои ворота от жаждущих получить спасение и помощь от святой великомученицы киевской, святой девы Варвары, исцеляющей все болезни.
