– Скажите, капитан…, что вы думаете о войне?
Рейнгхард сохранял видимое спокойствие, тем не менее, на душе у него было тревожно. Он вообще всячески избегал подобных тем, но теперь его вынуждали отвечать на неудобные вопросы, не имеющие однозначного ответа после трагических для Вермахта событий на Восточном фронте в 1943 году. К тому же совершенно не видел этих «первых шагов» к взаимному доверию.
– Вы спрашиваете меня как солдата или как гражданина Германии? – негромко, но твёрдо спросил Рейнгхард.
Шолл удивлённо посмотрел на него:
– А вы имеете разные мнения? Как солдат одно, а как гражданин другое?
Рейнгхард усмехнулся:
– Сейчас не 39-й год и не 41-й. Сейчас невозможно однозначно ответить на ваш вопрос, господин полковник.
– То есть? Может вы хотите сказать, небезопасно?
Капитан старался сохранять спокойствие и со стороны выглядел даже несколько беспечно:
– Надо быть глупцом, чтобы продолжать фанатично верить в непобедимость военной машины Рейха. Как видите, это оказалось иллюзией. И всё это при том, что пока нет Второго фронта, который может открыться в любой момент. Ни для кого не секрет, что рано или поздно, но Америка вступит с нами в войну, преследуя свои цели, а не только безоговорочную помощь России. Эти ковбои не упустят своей выгоды. Они всегда напачкают там, где пахнет деньгами.
– Для солдата вы очень дальновидны, господин капитан, а для гражданина в меру рассудительны, если говорить о степени патриотизма, – вступил в беседу Отт и, поднявшись со своего кресла, занял место за столом.
В благодарность Рейнгхард кивнул головой и продолжил:
– Тем не менее, я бы просил видеть во мне исключительно солдата, который давал присягу народу Германии.
– Германии…, дорогой капитан, именно Германии, а не кучке…, – нервно начал Шолл, но прервался на полуслове.
Рейнгхард оставался невозмутимым.
Помолчав немного, он обратился к атташе:
– Вы имеете мне что-то предложить?
– Давайте на чистоту…. Нам бы хотелось, чтобы вы согласовывали свои действия с нами, и ни с кем более, – твёрдо произнёс Отт, – В противном случае….
– В противном случае вы потопите меня…, – перебил его Рейнгхард.
Посол улыбнулся:
– Ну что вы…, это лишнее. Учитывая неоднозначность ситуации, о коей вы упомянули, довольно безрассудно разбрасываться офицерами, имеющими здравый смысл. Наша война трещит по швам, при этом одни продолжают бесконечно верить фюреру, другие, открыто разочаровавшись, не придумали ничего лучше, чем прекратить сопротивление и сдаться в плен, выползая из подвалов и сверкая погонами фельдмаршала (прим. Ф. Паулюс), нежели пустить себе пулю в лоб. Не-е-ет…, это не та Германия, которой мы присягали, это вообще не Германия. В великой Германии нет и не должно быть слов «сопротивление», «отступление» и уж тем более «капитуляция». А кто нас тащит в эту пропасть? Зарвавшийся толстяк, решивший, что он Бог неба, или этот худосочный карлик…, новоявленный Цицерон, потрясающий худенькими кулачками. Тявкать в угоду своему хозяину, вот что сейчас в Германии считается патриотизмом. Каждая…, капитан, каждая их буква в приказах, утопает в крови и стоит неимоверных затрат. Ну а фюрер…? Он отчаянно не хочет замечать очевидности катастрофы. Разве это достойно вождя кричать на заслуженных боевых генералов, брызгая им в лицо слюной, называя это руководством, а после, раздавая кресты, которыми завалены ящики столов этих самых фюреров… и всё это ради своих амбиций, всё это ради авантюр. А теперь, полчища плебеев идут с Востока. Патриотизм заключается в том, чтобы даже в самую трудную пору надо не бояться сообщить фюреру пусть горькую, но всё же правду, а не думать, куда бежать подобно крысам в подходящий момент, спасая свою шкуру. Сплотиться и остаться нацией, вот предназначения вождя. А до чего довели Германию все эти…?
