Я воспользовалась моментом, чтобы хорошенько рассмотреть его. Рукава его майки-хенли все еще были закатаны, поэтому часть татуировки на левой руке была у меня прямо перед глазами: солдат с автоматом, бегущий среди груды каких-то развалин и клубов дыма и пыли. Над головой солдата виднелась нога еще какой-то фигуры, но остальную часть картинки скрывал рукав.
Далее мой любопытный взор переместился на интересное лицо это парня. Ресницы у него были золотисто-русые, поэтому я только сейчас заметила, какие они длинные. Я задержала взгляд на его полной, чуть надутой нижней губе в обрамлении короткой бородки. Обычно растительность на лице мужчины вызывает во мне отторжение, но этому мерзавцу щетина шла.
Я вдруг задумалась: она колется или щекочет, когда он целует женщину?
При этой мысли я внезапно ощутила жар между ног – и испугалась.
С пылающими щеками я оторвала взгляд от его лица, намереваясь и дальше игнорировать его и физические ощущения, которые он во мне вызывает, когда случайно обратила внимание на то, как он держится за ручку кресла своей огромной лапищей.
Не держится – вцепился!
Мертвой хваткой.
Аж костяшки побелели.
Снова взглянув ему в лицо, я увидела морщинку между страдальчески сведенными бровями и подрагивающие ноздри.
Этот мачо боится летать?
Я сразу вспомнила Харпер. Вот у кого был жуткий страх перед полетами. Несколько раз мы с ней летали в отпуск в Европу, и каждый раз я была бессильна ей помочь. С момента посадки на борт она была просто комком нервов, весь полет сидела, вжавшись в кресло, бледная, дрожащая и буквально парализованная страхом. Если ей надо было в туалет, я провожала ее и караулила у двери. На нее больно было смотреть. Поэтому я пыталась уговорить Харпер выбрать для отдыха место в Штатах, куда можно доехать на машине. Однако она никогда не позволяла своему страху решать за нее. И это было одним из качеств, которые меня в ней больше всего восхищали.
Воспоминания о подруге невольно вызвали во мне прилив сочувствия к человеку рядом.
– Извините, можно вас? – позвала я проходящего мимо бортпроводника. Боковым зрением я увидела, что шотландец открыл глаза. – Я хотела бы еще шампанского.
– Мы готовимся к взлету, мисс Бриворт.
– Я очень быстро. Обещаю.
Конечно, он не выразил восторга по этому поводу, но шампанское принес. Я поблагодарила его улыбкой и обратилась к шотландцу, который опять закрыл глаза:
– Выпейте!
Он уставился на меня своими голубыми льдинками:
– Что?
Я протянула ему бокал:
– Это поможет.
– Вы о чем? – он поднял бровь.
– Это страх полета или только момента взлета?
Вместо ответа он сердито буркнул:
– Я не пью шампанского.
– А сейчас выпьете. Это, конечно, не виски, но оно снимет напряжение.
Он молчал, и я вздохнула:
– Господи, да не перестану я считать вас альфа-самцом только потому, что вы боитесь летать.
Тут он выхватил бокал из моих рук и выпил залпом. Вытирая губы, сумрачно произнес:
– Только взлет и посадка.
Видимо, ему нелегко далось это признание, поэтому я подавила улыбку:
– Неудивительно. Самолет – не драккар[7].
– Я шотландец. Не скандинав.
– Если вы пытаетесь убедить меня в том, что в ваших жилах не течет хоть капля скандинавской крови, то я вам не верю.
Бортпроводник подошел, чтобы забрать пустой бокал, но мой сосед его даже не заметил – он смотрел на меня так, как будто впервые увидел:
– Шведской.
– Что?
– Шведской крови. Мой прапрадед был шведом.
