Пощёчина, да такая, что аж потемнело в глазах, перебила Машины слова. Она поперхнулась воздухом. От жгучей боли в скуле Маша пришла в себя и поняла, что перешла все границы. Но было поздно. Заскрежетав зубами, Алексей навалился на неё всем телом и в считаные секунды неясно откуда взявшейся бечёвкой связал кисти за тонким стволом. На лбу Маши проступили ледяные капли пота: какая же она идиотка! А вдруг он правда маньяк? Помоги, Господи…
– Прости, прости, я не хотела… – пробормотала она. – Развяжи меня… Пожалуйста…
Он не отвечал. Он был страшен. Жёсткая кора сильнее впивалась в кожу.
– Отпусти-и-и, – зарыдала Маша. – Мне больно… Отпусти!
– Огнём очистишься. Огнём… Огнём… – мычал Алексей со стеклянными глазами.
– Огнём. – Он подобрал с земли сухой хворост. – Огнём. – Бросил ветки к её ногам. В его пальцах мелькнула красная зажигалка.
– Алёша-а-а! Не надо!! – в страхе завопила Маша, вдруг понимая, что он собирается сделать. – Алёша! Пожалуйста! Не зажигай!
– Огнём. – Он шагнул к мёртвому валежнику, споткнулся о торчащий из земли корень и со всего маху полетел кувырком вниз в овраг. Безрезультатно пытаясь высвободиться, Маша громко выла:
– Прости-и-и!
Растянувшись на камнях, Алексей замер на секунду. Потом медленно сел, встряхнул головой. Он поднёс к глазам зажатую в кулаке зажигалку и, пожав плечами, отбросил в сторону. Та упала на пожелтевшие листья черемши, спугнув ящериц. Алексей провёл рукой по лицу, начал подниматься, повернулся и окаменел при виде Маши – словно это не он только что связал её. По его виску стекала тонкая струйка крови. Маша проговорила навзрыд:
– Я не буду больше… Я в церковь пойду. Я покаюсь! Прости меня! Развяжи, пожалуйста!
– Что с-с-л-лучилось? – выдавил из себя Алёша и покрылся пунцовыми пятнами.
– Прости меня. Отпусти… – выла Маша.
– Я?..
Растерянный и оторопевший, Алёша приблизился к ней неверным шагом. Заглянул за дерево. Охнул чуть слышно. Маша почувствовала, как его холодные непослушные пальцы пытаются развязать самим же туго затянутые узлы. Наконец верёвка упала оземь. Судорожно всхлипывая, Маша отошла от дерева. Она молчала, в страхе спровоцировать послушника снова, но Алексей стоял, вперившись в багряные царапины и следы от верёвок на Машиной коже, и, казалось, не понимал, как и кто сделал это с ней. И вдруг он отшатнулся и, закрыв лицо руками, хрипло произнёс:
– Уходи. Уходи же! Скорее.
Маша сорвалась с места и бросилась по тропинке в лес.
Алёша опустился без сил на высохшую траву. Что он натворил? Как он мог? Как такое возможно?! Надо в полицию… или в скит. Нет, в полицию. Сдаваться. Он опёрся о дерево и с трудом встал, как тяжело больной. Изверг.
Алёша побрёл в горячке, пробиваясь сквозь кустарник, не замечая царапающих веток, давя грубыми подошвами цветы и муравейники. В Алёшиной голове гудело, глаза то видели чётко, то вовсе отказывались смотреть: всё вокруг становилось мутным, расплывалось. Путь прервал высокий обрыв. Алёша замер, не понимая, куда идти дальше.
Перед глазами стояли ссадины, алые царапины на Машиных руках – их сделал он, не кто-то, не его отец, а он сам. Это он – зверь. Он сумасшедший. Садист.
Алёша вспомнил зарёванное, по-детски искажённое плачем лицо Маши, ужас в глазах перед ним, перед его разнузданной властью. Внутри Алёши всё заклокотало, закипело. Он вдруг понял, что если б не пришёл в себя, огонь коснулся бы её нежной, тонкой кожи, прожёг бы безжалостно, жадно, обнажая до мяса, заставляя кричать, корчиться от боли, умирать в жестоких муках. Алёша представил всё это так живо, что начал задыхаться. Он почти это сделал! Ему нет прощения! Кем бы она ни была…
