Без грима - страница 27

Однажды, поддавшись на Маринины уговоры, он даже согласился навестить ее родственников в Пензе. Решив потом, что впечатлений от этой встречи ему с лихвой хватит на всю оставшуюся жизнь, впоследствии он благоразумно отправлял свою жену на ее родину одну. Сам город, который местами вдоль набережной Суры таил в себе что-то неуловимо петербургское, показался ему даже симпатичным, но квартиру Марининой мамы он нашел отвратительной. Казалось, в ней навсегда поселился запах подпортившейся еды и немытых отхожих мест. К тому же жилище, в которое после их приезда каждую минуту наведывались Маринины родственники со своими семьями, напоминало сумасшедший муравейник.

Оба старших брата Марины, которые работали на заводе «Пензадизельмаш», постоянно были пьяны. Приезд сестры стал для них всего лишь еще одним законным поводом принять на грудь. Отдавая им должное, он потом вспоминал, что в день приезда нового родственника-актера мужики изо всех сил старались выглядеть культурно – за столом они поначалу сидели смирно, опустив глаза, и в разговор без нужды не вступали, боясь осквернить воздух каким-нибудь неприличным словцом. Их жены, которых можно было отличить друг от друга лишь благодаря тому, что у одной из них во рту, когда она говорила, обнаруживался золотой зуб, оказались монументальными тетками, привыкшими, казалось, смотреть на все в этой жизни исподлобья. Орава же их невоспитанных отпрысков являла собой и вовсе трудноразрешимую задачку – определить, какому из семейств принадлежит тот или иной из этих мальчишек с одинаковыми как на подбор конопатыми лицами, было и вовсе невозможно.

После первой же рюмки Марининых родственничков, включая и мамашу, развезло, и в течение четырех последующих дней полностью трезвыми он их так и не увидел. Звон стакана возвещал в квартирке, где провела детство Марина, и утро, и вечер. К тому же, судя по хитроватым ужимкам, которыми сопровождалась манера выпивать, пьянство среди Марининой родни достигло той стадии, когда люди начинают юлить и скрывать свои возлияния от окружающих, употребляя алкоголь втихомолку. По части укрывательства спиртного Маринины братишки были виртуозами. Один из них, как он догадался, однажды осушил трехсотграммовый шкалик, запершись всего на какую-то минуту в ванной, после чего вышел к обеденному столу, как ни в чем не бывало. На второй день пребывания у новых родственников он, решив, что это будет самым логичным, тоже начал употреблять водку и принесенный откуда-то мамашей самогон, и тем самым немного облегчил свои страдания.

Казалось бы – невозможно и противоестественно было вести существование, которое вели эти люди, но они именно так и жили – с утра до вечера горбатились на фабрике, а по вечерам деловито разливали по стаканам мутную и вонючую как бензин жидкость. В квартире Марининой мамы было уныло и грязновато, и эта нечистота была не городского, а как будто деревенского, расхлябанного толка. Каждый предмет в доме хранил многочисленные следы чьих-то прикосновений. Постельное белье, которое дали им с Мариной, интимно и духмяно попахивало человеческим телом; на заношенных тапочках, предложенных ему, навсегда отпечатались темные отметины от ступней Марининых родичей. Все, абсолютно все в доме было замызганным и несвежим. После этой поездки он еще долго не мог отделаться от тошнотворного кисловатого привкуса, которым все пропахло в этой квартире.