Без иллюзий - страница 44

Александр Иванович был уже в возрасте, в каком уходят на пенсию. Но зачем ему было уходить? Секретное делопроизводство в институте было совсем небольшое в сравнении с открытым, кадров, которые могли быть привлечены к закрытым работам, тоже было немного. Так что вести свое хозяйство он мог без особых хлопот. Проследить, чтобы все имеющие допуск, своевременно знакомились с новыми инструкциями, с перечнем вопросов, подлежащих засекречиванию, следить за ходом выборных кампаний, чтобы все шло как по маслу, начиная от выдвижения кандидатов в депутаты и проведения их встреч с избирателями и кончая обеспечением надежными людьми в избирательных комиссиях, в агитпунктах, в народных дружинах и прочей суете, где конечно, в паре с ним работало и партийное бюро института во главе с секретарем, но главные организационные вопросы все равно решались через него. Служба приучила Александра Ивановича к немногословию и порядку субординации. Он без рассуждений подчинялся высшему начальству и был уверен, что находящиеся ниже его также должны беспрекословно выполнять передаваемые через него приказы и инструкции, что они и делали, за исключением таких редких случаев, как с Ларисой Богораз.

Собственно, по линии первого отдела и от Ларисы Богораз ничего, кроме лояльности не требовалось. Она, Слава Богу, не имела допуска к секретным работам, по работе же, которая велась в открытом режиме в ее отделе, даже документы «для служебного пользования» проходили довольно редко – он проверял – но вот ее поведение было недопустимым вызовом существующему порядку, а как раз за это-то он в первую голову и отвечал. Охота ему была, чтобы из-за таких тупых затейников, как Лариса, его погнали с хорошей работы, испортили ему послужной список? Ни в коей мере! Самое правильное было бы немедленно выгнать Богораз с работы, чтобы духу от этой заразы в институте не оставалось, но пришло указание: пока не гнать. Видно, уже такой антисоветский вой за рубежом пошел, что усилить его сочли по какой-то причине пока не уместным. А на взгляд Александра Ивановича ну что тут могло быть неуместным? Как нас до этого не любили, так и после не станут любить ни больше, ни меньше. Что бы мы тут ни сделали, все будет им плохо. Так чего обращать внимание на вещи, которые ни на что совершенно не повлияют?

Александр Иванович Райков любил определенность во всем, и в данном случае – логическую определенность, которую было просто глупо отрицать, а нарушать было глупо особенно. В одном только он шел на отступление от этого принципа – когда речь шла о нем самом. Например, он никому в институте, исключая тех, кто имел право знать, не говорил ни о своем звании, ни о роде занятий в органах госбезопасности. Вот начальник отдела кадров Морозов не скрывал от подчиненных, что он полковник КГБ. Горскому он даже однажды доверительно рассказал по подходящему случаю (а речь пошла о войне), как его послали навести порядок на одной речной переправе во время немецкого наступления. На западном берегу – ад. Сумасшествие беженцев, смешивающихся с воинскими частями, тоже напирающими с разных направлений к мосту, который, хоть разорвись, всех пропустить был просто не способен. И все это под аккомпанемент частых бомбежек, и хотя немцы больше старались попасть по мосту, береговой толчее тоже хорошо доставалось. Тут тебе живые ходят по трупам и не оглядываются. С большим трудом с помощью приданного взвода автоматчиков кое-как удалось наладить очередь. Стало чуть полегче – и тут на́ тебе – сквозь всё и вся к мосту прокладывает дорогу танковая колонна, во главе ее – генерал. Я ему тычу свое предписание – будь здоров кем подписанное, а он меня, даже не читая, покрыл матом в три наката и отдал своим приказ, немедленно начинать движение по мосту – это вместо того, чтобы организовать оборону и дать возможность скопившимся войскам организованно перейти на другую сторону. Ну, и что тут сделаешь? С моим пистолетиком и несколькими десятками автоматов танки не остановишь. Так они и пробились себе на восток. Вот тогда Морозову стало понятно, наверное, впервые в жизни, что значит война и что значит сила и власть. Этот генерал спасал ценнейшую технику – танков тогда ох как не хватало – видно, страшно боялся, что при очередном налете немцы все же раздолбают мост, куда он тогда денется без танков? У него свой расчет на то, что важнее для страны, но кроме расчета – еще и реальная сила. А Морозову, тогда еще лейтенанту или капитану, надо было свой приказ выполнять в то же самое время, на том же самом месте и переправлять на другой берег людей, архивы и ценности, эвакуированные из оставленных войсками областей. На войне, как оказалось, ничему не было места кроме эгоизма, в том числе и разумного, служебного, но все равно частного, а об общей пользе там вообще не было кому заботиться и, тем более, не существовало способа достичь этой пользы с минимумом потерь как для своих, так и для всех. Это даже не имело почти ничего общего с жертвами в шахматной партии, когда в результате бывает достигнут стратегический успех в последующих ходах – это были просто потери, бездарные, бесполезные потери, минимизировать которые те или иные начальники пытались только для себя, не глядя ни на что другое по сторонам. Конечно, даже в таком хаотическом гамбите удавалось что-то спасти, но спасение достигалось по случаю, а не по системе, причем действующим началом для достигнутого успеха являлась грубая сила – почти столь же грубая и неодолимая, как та, которая гнала массы людей после развала фронта и не признающая никаких расчетов, никаких интересов, кроме своих. Дисциплина в обществе, особенно в войсках, всегда держалась на страхе. Органы безопасности бесстрашно мордовали народ, армию и всю страну, потому что большего страха, чем перед ними, на этой территории не было. Но когда страх наказания за неподчинение органам сошелся со страхом перед беспощадным врагом, они спасовали, не имея сил и средств раздуть страх перед собой до такой величины, чтобы свои подданные ощущали его сильнее страха перед противником.